-Таланос ошибался. Эриак ЭахТих не пошел против нас. Он просто решил внести свои коррективы в будущее, по причинам, которые я сама до конца не понимаю.
-А может, он просто не смог преодолеть судьбу? Всегда считалось, что с уже определенным будущим справиться невозможно.
-А это будущее не было определено до конца, насколько мне известно. Никто не знал исхода битвы на востоке заранее. Уивер говорил однажды, что мы проиграем все битвы, которые планируем, однако этого сражения тогда в планах еще не было.
Таивис не спешил с ответом, отдавая должное жаркому, и она занялась оладьями. Служанка, присев за соседний столик, опустила глаза и смотрела на свою руку, лежащую на коленях. Ногти ее пальцев впились в ладонь, и уже выступили из-под них маленькие капельки крови.
- Обреченность создаем мы сами, Таивис. Мы обречены думать и решать так, как у нас заведено. И пророчества лишь подтверждают нашу привычку, порождая все новые и новые поколения обреченных. Надо... надо расширить кругозор. Надо сделать выбор невозможного - возможным, и только с этой точки зрения оценивать все варианты. Сделать так, чтобы могло случится все, что угодно. Принять как реальность, как мир. Тогда пророки умолкнут, а народ обретет будущее.
-За тобой записывать надо, госпожа Аэлевит.
-У меня все записано. Я долго над всем этим думала.
Женщина с золотыми волосами, подтянув под себя ноги в кресле, в очередной раз перечитывает письмо. Слезы в три ручья бегут по ее щекам, она не может и не хочет их сдерживать. Только трет остервенело платком глаза, не позволяя влаге затуманить ее взор.
Дрова трещат в камине, гудит труба. За окном снег скрыл все огни ночного города. Из рассохшегося окна тянет легкий сквозняк, но ей плевать, на все плевать, ей плохо - так плохо, что впору наложить на себя руки, но нельзя, у нее еще есть маленькая надежда, что все кончится хорошо, да и знает она, что суждено ей остаться в живых.
Ее дыхание сбивается на всхлипывания. Отставив руку с письмом в сторону, она смотрит перед собой, не видя ничего. Глаза покраснели, в глазах плещется горе.
Она пытается успокоиться, но спокойствия ей не видать. Взгляд начинает метаться по маленькой спальне, останавливаясь на немногочисленных предметах обстановки, но каждый из них напоминает о нем. Здесь он лежал, закинув руки за голову, здесь стоял, глядя на нее прищурившись и улыбаясь той улыбкой, которую она всю жизнь видела во сне, и вот наконец узрела наяву, ненадолго, чтобы самой оттолкнуть его, отбросить как можно дальше от себя, прямо в кровожадные лапы судьбы.
Когда взгляд золотоволосой женщины останавливается на картине, с которой сползла прикрывающая ее материя, она понимает, что дальше так не выдержит. Она сама рисовала эту картину, и человек, из руки которого сыплются на камень скалы листки бумаги, слишком на него похож, слишком...
Натянув сапоги, накинув плащ и схватив бутыль с вином, она выскакивает за дверь. Сбегает по широкой мраморной лестнице вниз, проносится мимо скучающего у дверей стражника.
-Госпожа Аэлевит! - кричит он ей вслед, но захлопнувшаяся дверь заглушает его слова. Снег бьет ей в лицо, тяжелые хлопья остужают его, пока она стоит у фонтана, глядя на танцующие статуи. Сегодня они не стесняются взглядов и пляшут, актеры кланяются, а танцовщицы взмывают вверх, приседают в реверансах, кружатся, вздымая юбки, и кружится снег, падая на сверкающую в свете фонарей воду и тая. Она глубоко дышит, пытаясь прийти в себя.
Теплый шерстяной плащ хорошо греет. На улицах Скейра ни ветерка, снежные хлопья падают вниз и оседают на камнях мостовой. Отвернувшись от фонтана, она идет вниз по улице, мимо освещенных окон, мимо залепленных снегом фонарей, мимо темных подворотен и клумб с цветами, постепенно скрывающимися под белым покрывалом. Ее рука нащупывает пробку бутыли, она останавливается и делает первый глоток. Кровь оживает в жилах, женщина в плаще с капюшоном, из-под которого выбиваются золотые локоны, идет дальше, не утруждая себя поднимать ноги повыше, а снега уже намело по щиколотку, и чем дальше, чем труднее идти.
Она идет по заснеженным дорожкам, на которые сегодня не падает свет - фонарщик не стал зажигать в парке фонари, полагая, что вряд ли в такую погоду они там кому понадобятся. Смахнув снег со скамейки, она садится и смотрит на прогнувшиеся почти до самой земли тяжелые ветви деревьев. Стоит в ажурной деревянной беседке, откинув на плечи капюшон и прикрыв глаза. Она видит каждый их шаг, но только тогда было тепло и весна, а сейчас тут все белым-бело, и только темнеет пруд среди камышей.
Выйдя из парка, она отбрасывает пустую бутыль в сугроб. В глазах у нее уже мутится.
-Обреченность создаем мы сами, - повторяет она в такт своим шагам. - Мы сами. Мы сами...
Упершись лбом в шершавые брусья ворот, женщина с золотыми волосами колотит в них кулаками; повязка успела сползти с ее темени, и стражники уже столпились вокруг нее, увещевая и упрашивая, а она повторяет раз за разом:
-Пустите же меня! Пустите! Я нужна ему! Ну откройте ворота, ну что вам стоит... сволочи вы бездушные, выпустите же меня...
Палуба драккара едва шевелится на спокойной речной воде, но ей достаточно и такой малости, чтобы то и дело кидаться к фальшборту и склоняться над темной речной водой. Ригалис рядом, на палубе корабля он становится проворным, как кот, и успевает схватить ее за шиворот, чтобы она случайно не выпала за борт. Рука конунга надежно держит ее, пока ее тело содрогается от позывов рвоты. Обессилев, она шевелит рукой, и тогда конунг поднимает ее, ставит вертикально, вытирает губы.
-Я думал, Аэлевит, тебя уже отпустило. Зачем надо было опять напиваться? Легче стало?
Она еле-еле качает головой. В глазах темнеет, но конунг держит ее, не давая упасть.
-Ну а зачем тогда? Прекращай, ты не маленькая девчонка, Аэлевит.
-А кто я?.. - чуть слышно бормочет она.
Конунг ухмыляется.
-Ты красивая женщина. Гордая женщина. Ты - герцогиня Риммарави, единственная надежда своего народа. Ты Аэлевит из Окбери, прорицательница Круга. Ты глупая курица, которая пытается утопить в алкоголе чувства, вину неподвластные.
-Кто все эти люди, Ригалис? - она находит в себе силы улыбнуться.
-Посмотри в зеркало, и ты увидишь... впрочем, сейчас я тебе зеркало не дам. Позже. Пока просто поверь старому морскому волку, что в твоих силах выдержать больше, чем тебе кажется. Сегодня от тебя вообще многого не потребуется.
Она знает. Ей всего лишь надо выглядеть прилично перед Талариком, когда тот будет давать ответ на ее вчерашнее предложение. Она и так знает, что скажет темник, хотя и не видела ничего своим пророческим зрением. Таларик обречен согласиться на союз, она сама создала для него эту обреченность, а воли темника не хватает, чтобы из нее вырваться.
В руках прорицателей - великая сила, они способны творить будущее, но для этого им надо сдерживать в себе желание увидеть завтрашний день заранее, до того, как предприняты все усилия. Прорицание грядущего - для ленивых, и как же глупо было полагать, что завтра и солнце взойдет само по себе, и цветы распустятся, и птички будут петь, и трупы врагов поплывут вниз по реке без посторонней помощи. Поколения и поколения предков взирали на воду, а враги все не спешили умирать. Они что, дураки все были, глупцы беспомощные? Не могли понять, что не течет вода под лежачий камень?
-Что, опять? - спрашивает Ригалис, заметив странное выражение на ее лице.
-Нет, вроде попустило. У тебя чай есть?
-Идем, заварю.
Над лагерями регадцев поднимаются струйки дыма. Возле частоколов чернеют влажной землей свежевырытые ямы. Темнокожие войны южной империи, кутаясь в тряпье и смешно подпрыгивая в своих сандалиях на непривычном им холодном снегу, сносят к ямам тела умерших этой ночью от обморожения. Тел много, их сбрасывают в ямы и закапывают.
-Как нарочно эта зима, - Таларик цокает языком. - Может, боги на нашей стороне, Аэлевит?
-Боги тут не при чем, Таларик.
