— Не знаю даже, как жить дальше. Этот мир погряз в грехе. Никто не любит своего ближнего, а ведь придет день Страшного суда, и, как учат Свидетели, Иисус вернется, призовет всех нас, и нам придется держать ответ за свою греховную жизнь.

— Боюсь, очень немногие сдадут этот экзамен.

— Вы абсолютно правы. Я мужу всегда так говорю. Вы ведь человек не глупый. Уж я-то понимаю. Мне стоило только посмотреть на вас, и я сразу же сказала себе: «А ведь у этого парня с котелком все в порядке». — Чуть откинувшись на кровати, она выпустила изо рта дым и так и осталась сидеть, слегка вытянув, но не сомкнув губы.

Я даже забеспокоился: уж не ждет ли она, что я ее поцелую. Впрочем, не дав мне времени прийти к какому-либо определенному выводу, Гиневра продолжила:

— Нет, в политике я, конечно, не слишком хорошо разбираюсь. Но из того, что мне понятно, я делаю один вывод: в наше время все идет не так, как предписано Богом. Люди наплевали на все законы и заповеди. Путь наш лежит в Гефсиманский сад, вот ведь в чем дело. И это испытание окажется нам не под силу.

Я поймал себя на том, что внимательно прислушиваюсь к шуму двигателя машины, припарковавшейся прямо у нашего дома. Глушитель этого автомобиля, судя по всему, прогорел, и выхлопные газы с ревом вырывались из мотора, заставляя вздрагивать воздух даже здесь, в комнате под самой крышей. При этом, глядя в окно, я видел, как ярко-голубое при свете дня небо на глазах становится вечерним — густым и темно-синим. Одновременно я отчаянно пытался вспомнить, какое символическое значение имеет в библейской традиции Гефсиманский сад.

— Да, — печально продолжила Гиневра, — вы все — потерянные души, ибо вы свернули с пути истинного. Помяните мои слова, очень скоро разразится катастрофа, и этот мир рухнет. — Тем же самым тоном, безо всякого перехода, она, неожиданно для меня, поинтересовалась: — Какую религию вы исповедуете?

— Никакую, — заверил ее я.

— Тогда вы обречены.

— Увы, похоже, что так.

Покачав головой, Гиневра сказала:

— Видите ли, юноша, раньше я была такой же, как вы, но в какой-то момент я осознала, что нас в будущем ждут войны, эпидемии и голод. Спасутся же только Свидетели, ибо им одним ведом истинный, праведный путь, заповеданный нам Господом Богом. И они, то есть мы, мы не поклоняемся лже-богам и не творим себе кумиров. Я, например, никогда не встаю при поднятии государственного флага, никогда ему не салютую, и никто не заставит меня поступить иначе. Такова моя вера.

— Значит, в день Страшного суда спасутся только Свидетели? — на всякий случай решил уточнить я.

Похоже, этот прямой и, в общем-то, вполне логичный вопрос, застал ее врасплох.

— По правде говоря, я в этом не совсем уверена. — Гиневра произнесла эти слова с видом посетительницы женского клуба, обсуждающей с подружками, как лучше вложить полученную по акциям прибыль. — Скорее всего, среди спасенных окажутся в основном те, кто принадлежит к нашей церкви. Ну, может быть, к ним будут присоединены и те, кто исповедует те же взгляды, но принадлежит к другим, близким нам по духу организациям. Наконец, вполне возможно, что среди спасенных окажутся представители нескольких близких церквей и те, кто им непосредственно сочувствует и разделяет их взгляды хотя бы в главном.

Чтобы выиграть время и сменить тему разговора, Гиневра взяла из моей пачки еще одну сигарету и закурила.

— Забавно, что вы оказались здесь, — ни с того ни с сего заявила она. — Я имею в виду, что вы решили снять эту комнату.

— Жить где-то нужно, вот и все, — несколько сбитый с толку, пробормотал я.

— Ну да, — задумчиво произнесла Гиневра, явно взвешивая мои слова. — Странный вы народ, писатели. Никогда не знаешь, чего от вас ждать. — Договорив, она, неожиданно для меня, хлопнула ладонью по стопке простыней и встала с кровати. — Ну все, пойду я, — сообщила она мне. — Было приятно побеседовать.

Я попытался задержать ее.

— Что вы скажете, если я предложу вам взять на себя труд по уборке комнаты? — предложил я ей.

— Убирать вашу комнату? — без большого энтузиазма переспросила она.

— Я прекрасно понимаю, что вы вовсе не обязаны делать это. Я просто поинтересовался… Естественно, не бесплатно. Не знаю даже, устроит ли вас доллар в неделю. — Едва договорив эту фразу, я пришел в ужас. Этот доллар пришлось бы отрывать от тех денег, что были выделены на еду.

— Дело не в деньгах, у меня просто дел невпроворот, — заявила Гиневра. — Дом, может быть, на первый взгляд и небольшой, но, уверяю вас, для одного человека тут и без вашей комнаты работы более чем достаточно.

— Ну найдите для меня еще немного времени. — Почувствовав, что хозяйка действительно не в восторге от моего предложения, я в тот же миг перестал жалеть столь не лишний для меня доллар в неделю.

— Ну я прямо не знаю. Вот что, Ловетт, мне нужно будет подумать над вашим предложением.

Назвав меня по имени, она буквально в одно мгновение перевернула с ног на голову всю атмосферу, в которой протекал наш разговор. У меня в памяти вновь всплыли уже подзабытые предположения о ее, вполне возможно, близких отношениях с Динсмором.

— Нет, вы, мужчины, действительно какие-то странные. Вам, например, не приходило в голову убраться в комнате самому и сэкономить таким образом доллар?

— Я думаю, мы еще об этом поговорим, — примирительным тоном сказал я. — Надеюсь, что через денек-другой мы с вами увидимся, вот тогда и обсудим мое предложение. Надеюсь, вы к этому времени…

Гиневра, не дослушав меня, безучастно закивала:

— Где меня найти, вам известно. Я почти все время дома.

Поддав ногой открытую дверь, она вышла на площадку, бормоча себе под нос: «Работа, работа, целыми днями, с утра до вечера…»

Она обернулась уже с лестницы и достаточно решительным тоном сказала:

— И все-таки, я думаю, будет лучше, если вы начнете сами убирать у себя в комнате.

Я сидел на кровати и слышал, как шаркают по ступенькам шлепанцы Гиневры.

Мои дружеские отношения с Маклеодом развивались достаточно необычно. В какой-то момент я вдруг осознал, что этот человек пришелся мне по душе и что мне с ним интересно. В то же время о нем самом я и спустя много месяцев знал не больше, чем он рассказал мне при первой нашей встрече. Я знал, где он работает, и полагал, что знаю, откуда он родом. Умело удерживая нить наших разговоров в своих руках, Маклеод так и держал меня на голодном информационном пайке относительно своей биографии. Как-то так получилось, что мы вроде бы все время говорили только обо мне. В один прекрасный день, к своему изумлению, я вдруг поймал себя на том, что рассказываю Маклеоду о той странной особенности своей психики, которую я ценой немыслимых усилий старался скрыть от всех знакомых. Маклеод внимательно выслушал рассказ о настигшей меня амнезии, покивал, постучал носком об пол и, когда я замолчал, негромко произнес:

— Должен признаться, что я уже давно подозревал что-то в этом роде.

Следующее его замечание просто поразило меня. Осторожно втянув носом воздух, словно намереваясь взять образец атмосферы для анализа, он вдруг негромко сказал:

— А ведь у вас благодаря этой редкой особенности есть одно неоспоримое и, между прочим, весьма значительное преимущество.

— Вы о чем?

— Вам нет необходимости придумывать себе биографию и обставлять ее, как мебелью, множеством подробностей. И если вы полагаете, что это не является преимуществом в некоторых профессиях… — Эта оборванная, недосказанная фраза так и повисла в воздухе, пропитанном созданным самим Маклеодом молчанием. Ни он, ни я больше не задавали друг друга вопросов на эту тему.

При этом он зачастую уделял большое, я бы даже сказал излишне большое, внимание совершенно пустяковым, на мой взгляд, событиям. По вечерам он часто куда-то уходил и старался обставить все так, чтобы я не слишком интересовался причинами его продолжительного отсутствия. Объяснения порой звучали самые неожиданные. «Я тут вчера вечером на такую вечеринку попал, — мог неожиданно заявить он, — одни девчонки». Привычно искривив губы в ироничной ухмылке, он вдруг ни с того ни с сего начинал хохотать, предоставляя мне возможность молча стоять или сидеть рядом с ним с неловкой, если не сказать прямо — дурацкой улыбкой на физиономии, озадаченно почесывая в затылке.