— Пока не решили, — ответил Йоссель. — Для начала пойдешь с нами. Отведем тебя к тому, кто сумеет помочь нам разобраться.

Должно быть, на лице Егера все-таки отразились какие-то опасения, ибо Йоссель добавил:

— Нет, не к ящеру, к одному из нас.

— Хорошо, — сказал Егер. — Но возьмите с собой и лошадь. То, что находится у седла в мешочках, важнее, нежели я, и вашему командиру нужно узнать об этом.

— Золото? — спросил тот, кто велел Егеру слезть с лошади.

Егеру не хотелось, чтобы евреи подумали, будто он — один из тех, кого можно ограбить.

— Нет, не золото. Если люди из НКВД не ошиблись, я везу здесь такой же материал, какой ящеры применили при уничтожении Берлина и Вашингтона.

Это произвело впечатление.

— Погоди, — медленно проговорил Йоссель. — Русские позволили тебе увезти этот… этот материал в Германию? Как такое случилось?

«Почему они не забрали себе все?» — вот что подразумевал его вопрос.

— Если бы могли, уверен, что они обязательно оставили бы себе всю добычу, — улыбнувшись, ответил Егер. — Но я уже говорил, что материал захватывала совместная советско-германская боевая группа. И сколько бы ни было у русских причин ненавидеть нас, немцев, они знают также, что наших ученых нельзя сбрасывать со счетов. И потому…

Егер похлопал по мешочку.

Дальнейший разговор евреев происходил исключительно на польском. Наконец Йоссель усмехнулся:

— Ну, немец, прямо скажем, задал ты нам задачку. Ладно, идем, ты и твоя лошадь, что бы там на ней ни было навьючено.

— Вы должны держать меня вне поля зрения ящеров, — требовательно сказал Егер.

— Ошибаешься, — рассмеялся Йоссель. — Мы просто должны делать так, чтобы тебя не заметили. А это — не одно и то же. Давай-ка двигать, а то мы и так уже потратили кучу времени на болтовню.

Как оказалось, этот еврей знал, о чем говорит. В течение нескольких последующих дней Егер увидел больше ящеров и с более близкого расстояния, чем прежде. Никто из них даже не взглянул на него; эти существа считали, что он — просто один из полицейских и потому к нему можно относиться терпимо.

Более тревожными были неожиданные встречи с вооруженными поляками. Хотя он оброс бородой с седой проседью, Егер не без иронии сознавал, что в его облике появилось нечто зримо еврейское.

— Не волнуйся, — сказал ему Йоссель, когда Егер посетовал на это. — Они подумают, что ты просто еще один предатель.

Эти слова больно ударили по самолюбию Егера.

— Ты хочешь сказать, что именно так остальной мир думает о вас, польских евреях?

Он уже достаточно долго находился в отряде, чтобы высказывать свои мнения, не опасаясь получить за них пулю.

— Да, что-то вроде того, — спокойно ответил Йоссель, которого трудно было вывести из себя. — Разумеется, остальной мир до сих пор не верит, что у нас есть серьезные основания любить ящеров больше, чем вас, нацистов. Если ты знаешь о Бабьем Яре, то поймешь нас.

Поскольку Егер действительно знал о Бабьем Яре и узнанное воспринималось им тяжело, он переменил тему:

— Кое-кто из поляков выглядел так, будто они не прочь перестрелять нас.

— Такое вполне может быть. Поляки ведь тоже не любят евреев. — Голос Йосселя звучал совершенно обыденно. — Но они не осмеливаются, поскольку ящеры дали нам достаточно оружия, чтобы хорошенько вздуть их, если они вздумают играть с нами в старые игры.

Егер умолк и какое-то время обдумывал услышанное. Этот еврей открыто признавался, что его соплеменники зависят от ящеров. У него было бесчисленное количество возможностей выдать Егера пришельцам, однако он не сделал этого. Егер признался себе, что не понимает происходящего вокруг. К счастью, вскоре он все понял.

В тот вечер они пришли в какой-то город, более крупный, чем те, через которые проходили раньше.

— Как называется этот город? — спросил Егер. Вначале он подумал, что Йоссель чихнул. Потом еврей повторил название:

— Грубешув.

Город с гордостью демонстрировал мощенные булыжником улицы, трехэтажные дома с чугунными навесами и центральный бульвар, середина которого на парижский манер была засажена деревьями. Егер видел настоящий Париж, а потому нашел такое подражание смехотворным, но промолчал.

Йоссель подошел к одному из трехэтажных зданий и заговорил на идиш с человеком, открывшим на его стук. Потом повернулся к Егеру:

— Иди в этот дом. Мешочки свои возьмешь с собой. А конягу твою мы уведем из города. Слишком уж диковинный зверь — вопросов не оберешься.

Егер вошел. Седой еврей отодвинулся в сторону, пропуская его, и сказал:

— Здравствуйте, друг. Меня зовут Лейб. Как мне называть вас, раз уж вы оказались здесь?

— Ich heipe HeinrichJager, — ответил Егер. Он давно привык к взглядам, полным ужаса, когда люди слышали его немецкую речь. Это был единственный язык, на котором он свободно говорил. И к лучшему или к худшему, но он был немцем. Он вряд ли стал бы это отрицать. Егер сдержанно добавил:

— Надеюсь, господин Лейб, мое присутствие не доставит вам особых хлопот.

— Нацист — и в моем доме? Они хотят поселить нациста в моем доме?

Лейб говорил не с Егером. И не с собой, как тому показалось. Кто еще оставался? Наверное, Бог.

Лейб, словно в нем повернули ключ, быстро подошел к двери и закрыл ее.

— Даже нацист не должен мерзнуть — особенно если вместе с ним могу замерзнуть я. — Сделав над собой огромное волевое усилие, он повернулся к Егеру:

— Чаю выпьете? Если хотите, в кастрюле есть картофельный суп.

— С удовольствием. Большое вам спасибо. Чай был горячим, картофельный суп — горячим и ароматным. Лейб настойчиво предлагал Егеру вторую порцию; еврей явно — не мог заставить себя быть плохим хозяином. Но сам он вместе с Егером не ел — подождал, пока немец насытится, а потом уже принялся за еду.

Такая картина наблюдалась и в течение двух следующих дней. Егер заметил, что хозяин каждый раз подает ему все тот же суп и все в той же щербатой миске. Наверное, когда он уедет, Лейб выкинет и остатки супа, и миску вместе с постельным бельем и всем, до чего он дотрагивался. Егер не стал спрашивать, боясь услышать утвердительный ответ.

Только когда Егер уже начал подумывать, не забыл ли про него Йоссель и другие еврейские бойцы, тот появился, снова придя под покровом темноты.