— Это то самое место, господин, — сказал он и осторожно двинулся вперед на разведку. Но вдруг он упал на колени, схватился за свои амулеты и принялся молиться, как одержимый.

— Ты перепутал место, — строго сказал ему Меррит. — Здесь нет никакой мумии.

— Но это то самое место, господин, где час назад глаза мои видели мумию. Клянусь Аллахом, то самое место! Она исчезла, и потому, что я искал ее, гнев ее падет на меня и я погибну так же, как мой господин и мои друзья. О, хозяин, уйдем отсюда! Место проклято. Это логово злой души, которую мы освободили от смерти, и теперь она заманит нас в смерть. Ай, господин, идемте скорее!

— Убирайся, несчастный трус! — пробормотал Меррит на яростном англо-саксонском и отпустил рабочего взмахом руки. Землекоп не понял слов, но осознал смысл жеста и помчался прочь. На протяжении часа Меррит терпеливо обыскивал курганы, заброшенные рвы, пустынные гробницы. Один раз поднял глаза, почувствовав на себе чей-то взгляд, и раздраженно произнес:

— Возвращайся в лагерь, говорю тебе! Работать ты не желаешь, а зрители мне здесь не нужны!

Чуть позже он с растущим гневом повторил свой приказ. Не найдя в конце концов ничего, он пришел к убеждению, что рабочий соврал. Он направился обратно в лагерь, разгоряченный и полный отвращения, и послал за виновником, который явился, излучая полнейшую безмятежность.

— Почему ты солгал мне? — спросил Меррит. — И когда я отослал тебя в лагерь, зачем вернулся? Хотел посмеяться, глядя, как я следую твоим бесполезным указаниям?

— Я не покидал лагерь, господин мой, — заявил землекоп. — И там, где я сказал, я видел мумию. Она была там. Я не знаю, когда она ушла; не ведаю, куда ушла.

— Довольно. Возможно, ты не знаешь. Но больше никаких сказок. Я этого не потерплю. Понятно?

Но наутро у Меррита возникли новые затруднения. Ибрагим, с взволнованной и сердитой гримасой на смуглом лице, пришел к нему и сказал, что люди наотрез отказываются спускаться в раскопы. Рассказ землекопа сделал свое дело. Они были испуганы, в чем честно признавались; они готовы на все, лишь бы угодить господину, которого любят так же, как своих отцов и матерей, но входить в проклятый город и его кишащие дьяволами подземные гробницы они не станут. Меррит понял, что должен действовать осторожно, иначе может разразиться мятеж. В лагере воцарился суеверный страх; рабочих была сотня против него одного. Только тот землекоп, что поднял накануне ложную тревогу, был на его стороне. Три дня они трудились вдвоем, делая все, на что способны две пары старательных рук; все это время армия прогульщиков ела, слонялась по лагерю, курила и спала в тени, на удивление благорасположенная к Мерриту, но вежливо упрямая, словно мул, когда доходило до работы.

Затем преданный землекоп исчез, как и три человека до него — ночью, в тишине и тайне. Это вызвало откровенную панику. Люди совершенно уверились, что среди них угнездилось беспощадное и деятельное зло; каждый считал себя следующей жертвой. Ибрагим намекнул Мерриту, что в приступе ужаса землекопы вполне могут собрать животных и провизию и скопом бежать, взяв закон в собственные руки; и тогда Меррит вскочил со складного стула и вышел на солнечный свет, стиснув зубы, с глазами, горящими огнем в предвкушении битвы. Рабочие, собравшиеся было в тихо бормочущие кучки, разошлись, как только Меррит появился среди них. Он воспользовался кратким перевесом внезапности и заговорил, негромко, без гнева, но так, что каждый слышал его голос и чувствовал, как мужество покидает его под огнем серых саксонских глаз. Меррит говорил на арабском, и речь его была понятна всем; он стоял на холмике щебня, с непокрытой головой, безоружный, а ворот рубашки открывал его загорелую шею; он запрокинул голову, господствуя над всеми одной только силой воли и наследием крови, что текла в его жилах.

— Послушайте, люди, вы давно уже не дети, и вам нечего бояться темноты. Не стану отрицать, странные вещи происходили в последнее время, но они кажутся странными только потому, что до сих пор мы не нашли для них верное объяснение. Разве вы сами это не понимаете?

Одна-две головы с сомнением кивнули.

— Я не собираюсь с вами спорить, я даже не стану вам говорить, что вы ослы. Что касается Дахира, который ушел этой ночью — откуда вам знать, что кто-то из вас, в отместку за его преданность мне, не припугнул его в темноте; и вот он, считая, что длань Зла опустилась на него, решил искать спасения в пустыне?

Рабочие не знали. Они быстро поняли, куда клонит Меррит — арабы отнюдь не глупцы — и принялись совещаться. Каждый был уверен, что он ничего подобного, само собой разумеется, не делал — но не смог бы поклясться, что в этом неповинен другой.

— Любой может сейчас уйти, — продолжал Меррит, и все головы тотчас повернулись к нему. — Но уйти он должен уйти без пищи и без воды, так как я не намерен снаряжать никакие частные экспедиции. Если он того хочет, пусть идет отсюда на запад, где в четырех, самое большее — пяти днях пути лежат караванные тропы. И если удача ему улыбнется, он встретит проходящий караван и получит еду и питье. Если же нет, что ж, может быть, пожалеет, что не остался здесь.

Он помолчал, позволяя слушателям как следует усвоить эту мысль.

— Но те, кто останется со мной, — его голос набрал силу, — будут работать в траншеях или снаружи согласно моим распоряжениям. Я не потерплю ни прогулов, ни жалоб. Три дня я ждал, не поумнеете ли вы; больше я ждать не желаю. Выбирайте: вы уходите или остаетесь?

Пораженный вздох последовал за этими словами. Они ожидали, что время само подскажет им решение, а на Востоке время означает вечность. Жесткая необходимость решать сейчас же, немедленно, застала их врасплох. Они сомневались, переговаривались, сразу сделались беспомощными и нерешительными. Меррит заговорил снова:

— Если вы уходите, можете бродить где угодно и гибнуть как вам заблагорассудится. Но если останетесь, вы будете повиноваться моим указаниям без всяких возражений, будете целиком и полностью послушны моим приказам, ибо хозяин здесь я!

В его голосе звучали угроза, и власть, и предостережение. Люди роптали. Глаза Меррита сверкнули; он соскочил с пригорка. Он был безоружен, но они отпрянули. И в этот миг в толпу ворвался звук, и Ибрагим, повернувшись на месте, громко закричал, бросился к Мерриту и принялся трясти его за рукав:

— Смотреть! Глядеть, сэар! О, Бог-Господь, смотреть глядеть!

Вся толпа обернулась. К лагерю, шатаясь и спотыкаясь, мчался по пескам человек, изможденный скелет в развевающихся лохмотьях; приблизившись, он трижды хрипло выкрикнул: «Меррит! Меррит! Меррит!» и пронесся мимо, не глядя ни вправо, ни влево, пошатываясь, как пьяный, задыхаясь, словно загнанная лошадь. На мгновение люди застыли неподвижно; но, услышав голос, Меррит понял все и метнулся вперед, схватив бегущего за руку.

— Дин! Дин! Бога ради, что произошло?

И Дин оступился, выпрямился, пошатнулся и медленно осел на землю, закрывая лицо руками; Меррит поддерживал его за плечи.

Побледнев от неприкрытого ужаса, археолог поднял голову.

— Воды, кто-нибудь! — крикнул он.

Принесли кружку, но Дин не потянулся к ней, пока Меррит заботливо не поднес ее к его губам. Тогда он схватил кружку, с рычанием, как голодный зверь, разом осушил ее и хрипло рассмеялся.

— Дай еще! — выдохнул он и попытался встать.

— Тише, дружище! Остынь! — успокаивающе произнес Меррит и усадил его обратно на песок. — Не бойся, воды ты получишь достаточно.

Он подал Дину вторую кружку и плеснул воду на иссохшую, покрытую грязью кожу, которая впитала влагу, как растение впитывает дождевые капли.

— Мне пришлось там тяжело, — внезапно заговорил Дин. Его речь, вырываясь из пересохшей гортани, была невнятной, на удивление пылкой, но в то же время нерешительной, слова складывались в короткие, разорванные фразы. — Мои люди бежали, когда я стал настаивать на продолжении поисков. Они забрали с собой всю еду. И воду. Понимаешь, — с болью продолжал он, — я, не нашел его.