Слух о продаже акций не утихал и украшался все новыми подробностями, вроде того, что Питер Нортроп покупает «Тряпье» за свои бруклинские деньги, а потом он выгонит своих врагов, которых у него было много. Лу две недели не спала, когда услышала это, и золотая рыбка жила на грани жизни и смерти. Когда эта сплетня умерла, появилась новая. Уставший от проблем с профсоюзами в Нью-Йорке Тони Эллиот решил перевести «Тряпье» в Пенсильванию, и все, кто хочет, могут ехать туда. Сотрудники, купившие дома или вложившие деньги в меблировку, засуетились и не покидали офиса. Один редактор, фанат встроенной мебели, спал на рабочем столе и даже купил кипятильник, чтобы его не засекли по телефону, когда он заказывает кофе.

Ничего не случилось. Все затихло, как в болоте, осталась только кучка маньяков. Именно поэтому Лу не знала, можно ли верить последнему слуху насчет того, что очень скоро Тони Эллиот примет решение насчет колонки. Она то верила, то не верила слуху, и это было самое худшее, потому что из-за жуткой неопределенности ее начало тошнить по утрам. Ее не рвало со времен детства, когда она ходила в ненавистную ей школу (сейчас в нее ходит ее дочь). Лу знала, что тошнит ее при мысли о школе, потому что по уик-эндам ничего не было. И вот теперь все началось снова. Психологи называют это регрессией. После рвоты наступало облегчение, ощущение чистоты и готовности встретить любую катастрофу. Но все-таки гадко было видеть в унитазе перемешанные блюда вчерашнего ужина. Лу старалась не смотреть. Иногда это удавалось.

Но причина скверного настроения (в тот самый момент, когда Анита приглашала застенчивого Роберта Фингерхуда зайти в дом) была в том, что она не могла изложить на бумаге сегодняшнее интервью. Лу работала редактором в отделе дамского белья и большую часть времени посвящала описаниям лифчиков и последних моделей трусиков и рубашек. По временам Тони Эллиот проявлял великодушие и поручал ей что-нибудь художественное. Она с религиозным рвением хранила свои статьи в переплетенной брошюрке и любила перечитывать их, чтобы подбодрить себя в моменты депрессии.

В эту минуту Лу нужно было взбодриться, потому что она брала интервью у художника Стива Омахи, а она ничего не понимала в художниках. Они ее пугали. Образ их мыслей был абсолютно чужд ей, но Тони Эллиот был от них без ума, он считал художников влиятельной силой в мире высокой моды (Сен-Лоран шил платье матери Мондриана, и это не самый сильный пример). Кроме того, живопись сейчас в моде, а американская — в особенности. После долгих лет прозябания на задворках почтенной парижской школы де Кунинг и Поллок разорвали оковы и вывели на свет нашу живопись.

— И это уничтожило многих американских художников, — рассуждал однажды Тони, сунув палец в нос, что означало мыслительный процесс. — Причина, по которой они уничтожены, а речь идет о тех, кто рожден около двадцатого года, в том, что раньше, если он хотел рисовать, он знал, что проиграет. С финансовой точки зрения. И это привлекало кучу мазохистов. А потом Поллок и де Кунинг взорвали ситуацию. Бог мой, подумали мазохисты, я могу разбогатеть! Стать знаменитым! Я! Такой чудный малыш! Как же так? Мне нужна неудача. Я требую неудачи! В итоге сильные пробились, а слабые вымерли, как мухи. Их живопись стала столь ужасной, что все, у кого была хоть капля ума, даже не выставлялись. Видите суть? Когда неожиданно некоторые американские ублюдки поняли, что они пишут ЗА ДЕНЬГИ, это лишило их корней в привычных мансардах. Новое поколение художников совсем иное. Когда они выбирают богемную жизнь, они чертовски хорошо знают, как удобно можно устроиться и жить с черной икрой. Поллок умер ради этих ничтожеств. Вот в чем дело.

Все это еще больше смутило Лу, которая абсолютно не интересовалась художниками, но понимала, что обязана интересоваться, потому что это действительно важно. Тони Эллиот был хорошим барометром конъюнктуры. Она пыталась скрыть и собственное невежество, и то, что вообще не разбирается в искусстве. Лу любила ощущать свою власть над темой, уметь ее анализировать и оценивать, а в мире искусства Нью-Йорка, то есть международного искусства, она была слепа, как новорожденный котенок.

Она бы предпочла взять интервью у владельца нового лондонского магазина или у сумасшедшей кинозвезды. Да любой был бы лучше Стива Омахи, у которого роскошные черные усы, модный костюм и специфическая манера общения. Даже по своему скудному опыту она знала, что с художниками это случается. Общение их интересует ради самого факта общения и возможности выплеснуть себя. Это экономило уйму времени. Они болтали все, что приходило на ум в данную секунду.

В день интервью Стив Омаха был увлечен каким-то генералом Буденным. Кав, ведущий фоторепортер «Тряпья», сопровождал Лу. Кав любил художников. Они были фотогеничны. Лу любила Кава, потому что он ненавидел Тони Эллиота, но так искусно скрывал это, что Тони был уверен в обратном. «Тряпье» было клубком змеиных интриг, но Лу считала, что так обстоят дела везде. Своего рода сексуальная жизнь. В извращенном виде.

— Генерал Буденный командовал кавалерийской дивизией Красной Армии во время русской революции. В 1918-м он стал командующим Красной Армии, — Стив Омаха обдумал свое же сообщение. — После 1918 года сведений мало. В библиотеке я видел фото. Он с семьей на конных скачках. Знаете, у него хорошенькая жена. В 1941-м Буденный становится Маршалом Советского Союза и командующим Южным фронтом. Были три выдающихся маршала, которые остановили наступление фашистов, и он был одним из самых гениальных. Это лучший солдат Советского Союза, больше я ничего о нем не знаю.

Лу и Кав обменялись взглядами. Стив Омаха заметил это.

— Вы удивлены, почему я говорю о нем? Я объясню. Два больших начальника сказали, что я очень похож на генерала Буденного. Вы понимаете значение этого факта?

Кав сфотографировал Стива Омаху на фоне огромного триптиха Хамфри Богарта, Мэри Астор и Сидни Гринстрит, сидящих на лошадях с сигарами в зубах.

— Это новая картина? — спросила Лу.

— Да. Нравится? Мне иногда нравится, а иногда я сомневаюсь. Но здесь дело в Буденном. Если я отождествляю себя с ним из-за нашего сходства, значит, я не угнетенный художник, а командир кавалерийской дивизии, который ведет солдат в бой.

Стив Омаха глянул на триптих.

— Может, нужно было нарисовать сигареты «лаки страйк»? Как вы считаете?

Кав сфотографировал раздумья художника.

— Я веду армии, понимаете? — сказал Стив Омаха. — Я веду их в бой. — Он впервые за всю встречу рассмеялся. — Нет, я веду их в галерею. К моим картинам. Вот что я делаю. Вот до чего доходит отождествление, если ты на кого-то похож. Лучше мне быть похожим на генерала Буденного, чем на своего папашу-старьевщика. Хотя дедушка у меня был из другого теста, он был сержантом в русской кавалерии. Он старше генерала Буденного. Я влюблен в генерала Буденного! Он был красным, у него должна быть скромная родословная, хотя он и ездил верхом. Я сам ездил верхом до того, как узнал о генерале Буденном.

— Как бы вы описали свои картины? — спросила Лу.

— Чего их описывать, если они перед вами?

— Это поп? Я думала, что он умер.

— Нет, это не поп. Другое. Это напоминает Давида. Как вам эта болтовня в «Арт Ньюс» насчет традиций и влияний? Мне не нравится. Подыхаю от тоски, когда читаю.

— Вы ощущаете близость с генералом Буденным из-за похожего происхождения?

— Да, но я не был генералом, я был пехотинцем во время войны. Мне сорок три. Я выгляжу на сорок три?

Он внимательно рассмотрел себя в треснувшем зеркале, висевшем над холодильником.

— Я-то считаю, что выгляжу моложе, но кто знает? Все мы тщеславны. Я участвовал во вторжении. И все помню. У меня была морская болезнь. Вы решите, что мы перепугались до смерти, приближаясь к вражескому берегу, но мы шутили. Мне было хреново, но я тоже шутил. Мы болтали о девушках, которых трахнем в Париже, и чувствовали себя героями. Один парень даже припас пару нейлоновых чулок для первой французской красотки. Представляете? Мы участвуем в величайшем рейде всех времен, а этот хрен держит пару чулок в кармане. Через пять минут его убили. Он упал в воду лицом вниз. Волны перехлестывали через него. Знаете, что я сделал? Мы с ума сходили от рева снарядов и разрывов бомб, шум стоял дикий, я был по горло в воде. И вынул чулки из кармана бедолаги. Вот как я очутился на берегу. Так я и выбрал псевдоним Омаха. Мы высадились на Омахе. Если бы я тогда знал о генерале Буденном… А теперь поздно. У меня уже есть имя. Может, назвать себя Стивом Омахой Буденным? Как вы считаете?