— Потому что ты — моя девочка, — сказал он.

Он сказал это так просто и нежно, что она не могла не испытать к нему ненависти, почувствовав внезапную, нежданную слабость, поднимающуюся в груди. Ей пришлось отвести взгляд. Пришлось сделать глубокий вдох, чтобы голос не дрожал от волнения.

— Ты оставил меня, папа. Ты оставил не только маму. Ты оставил нас. Я попала в беду, а ты ушел.

— Когда я понял, что это ошибка, возвращаться было уже слишком поздно. Так оно обычно и бывает. Я просил твою маму принять меня обратно, а она отказалась и была права, — сказал он.

— Ты все равно мог бы оставаться ближе. Я могла бы приезжать к тебе на выходные. Мы могли бы общаться. Мне тебя не хватало.

— Мне было стыдно. Я не хотел, чтобы ты смотрела на девушку, с которой я жил. Когда я впервые увидел тебя рядом с ней, то сразу понял, что я ей не пара. — Он немного помолчал, потом сказал: — Не могу сказать, что был счастлив с твоей матерью. Не могу сказать, что наслаждался те пятнадцать лет, на протяжении которых она меня судила, всегда находя, что я оставляю желать лучшего.

— А разве ты пару раз не давал ей об этом знать зуботычинами, а, папа? — сказала она кислым от отвращения голосом.

— Было дело, — сказал он. — Когда я пил. Я попросил ее простить меня перед смертью, и она простила. Но сам себе я этого никогда не прощу. Сказал бы тебе, что все бы отдал, лишь бы этого не было, но, по-моему, такие заверения немногого стоят.

— Когда она тебя простила?

— Прощала каждый раз, когда мы говорили. Последние полгода я каждый день с ней разговаривал. Она звонила, когда ты уезжала на собрания АА. Пошутить. Рассказать мне, как ты поживаешь. Что рисуешь. Чем занимается Уэйн. Как дела у вас с Лу. Она прислала мне фотографии Уэйна. — Он на миг уставился на нее в темноте, потом сказал: — Я не ожидаю, что ты меня простишь. Я несколько раз выбирал не то, что надо, и это непростительно. Все самое худшее, что ты обо мне думаешь, — правда. Но я люблю тебя и всегда любил, и если сейчас могу хоть чем-то тебе помочь, то помогу.

Она опустила голову, чуть ли не сунула ее между колен. Она чувствовала нехватку воздуха и головокружение. Темнота вокруг нее, казалось, то набухала, то отступала, как какая-то жидкость, как поверхность черного озера.

— Я не пытаюсь оправдать перед тобой мою жизнь. Ее нельзя оправдать, — сказал он. — Я сделал несколько хороших вещей, но никогда не забывал о самом себе.

Она рассмеялась — ничего не могла с собой поделать. От смеха было больно в боках, он немного походил на рвотные потуги, но, подняв голову, она обнаружила, что может смотреть на него.

— Да уж. И я тоже, — сказала она. — Сделала несколько хороших вещей, но никогда по-настоящему не увлекалась. Лучше всего у меня получалось бросать дерьмо на вентилятор. В точности как у тебя.

— Кстати, о дерьме, — сказал Лу. — Что мы делаем с этим? — Он указал на рюкзак с АНФО.

У него на запястье видна была бумажная бирка. Вик уставилась на нее. Он перехватил ее взгляд, покраснел и сунул бирку в рукав своей фланелевой куртки.

Лу продолжал:

— Это ведь взрывчатка, верно? Курить рядом с ней безопасно?

Ее отец глубоко затянулся сигаретой, потом наклонился между ними и нарочито положил окурок в пепельницу рядом с рюкзаком.

— Вполне безопасно, пока не бросишь ее в костер или куда-нибудь еще. Детонаторы — в пакете, что висит на стуле Вик. — Вик оглянулась и увидела пакет, надетый на выступ спинки стула. — Любой из этих мешков АНФО превосходно взорвал бы федеральное здание по твоему выбору. Чего, надеюсь, ты не планируешь.

— Нет, — сказала Вик. — Чарли Мэнкс направляется в местность, именуемую Страной Рождества. Он создал для себя этакое маленькое королевство, где, как он думает, никто не сможет к нему прикоснуться. Я собираюсь встретиться с ним там и забрать Уэйна, а напоследок взорву там все в клочья. Сумасшедший козел хочет, чтобы каждый день был как Рождество, но я устрою ему чертово Четвертое июля.

Каждый раз, когда Табита Хаттер устраивалась и замирала, комары возвращались, ноя то у одного уха, то у другого. Отряхивая щеку, она смахнула с себя парочку из них. Если Хаттер надо было вести скрытое наблюдение, она предпочитала машину, желательно с кондиционером и своим любимым айпадом.

Не жаловаться было делом принципа. Скорее она умрет от потери крови, высосанная досуха крохотными гидравлическими вампирами. Особенно не хотела она ворчать об этом перед Долтри, который опустился на корточки вместе с другими, а потом сидел, как статуя, ухмыляясь с полузакрытыми веками. Когда комар опустился ему на висок, она шлепнула по нему, оставив кровавое пятно на его коже. Он дернулся, но потом кивнул в знак признательности.

— Они вас любят, — сказал он ей. — Комары. Любят всю эту аппетитную дамскую плоть, нежно промаринованную в аспирантуре. У вас, наверное, вкус телятины.

В команде слежения были трое других, в том числе Читра, все в легких черных дождевиках поверх тактических бронежилетов. Один агент держал акустическую антенну — черное ружье с раструбом, как у мегафона, и гибким черным шнуром, тянущимся к наушнику в ухе.

Хаттер наклонилась вперед, похлопала его по плечу, прошептала:

— По этой штуке что-нибудь поступает?

Агент с подслушивающим устройством помотал головой:

— Надеюсь, в другом месте что-то поступает. Я не слышу ничего, кроме белого шума. После того раската грома ничего, кроме статических помех, не было.

— Это был не гром, — сказал Долтри. — По звуку ничуть на гром не похоже.

Парень пожал плечами.

Дом представлял собой одноэтажную бревенчатую хижину, у фасада которой был припаркован пикап. В передней гостиной горела одна тусклая лампочка. Одна из штор была наполовину поднята, и Хаттер видела телевизор (выключенный), диван, принт на охотничью тему на стене. В другом переднем окне висели какие-то девичьи белые кружевные занавески, обозначая спальню. В доме не могло быть намного больше помещений: кухня сзади, ванная комната, может быть, вторая спальня, хотя она бы с трудом там поместилась. Стало быть, Кармоди и Кристофер МакКуин находились в задней части дома.

— Может, они говорят шепотом? — спросила Хаттер. — А ваша аппаратура недостаточно чувствительна, чтобы их расслышать?

— Когда она работает, то настолько чувствительна, что слышит даже громкие мысли, — сказал парень с наушником. — Проблема в том, что она слишком чувствительна. Зарегистрировала какой-то взрыв, с которым не смогла справиться, и у нее, возможно, полетел конденсатор.

Читра полезла в спортивную сумку и достала баллончик репеллента «Дремучий лес».

— Спасибо, — сказала Хаттер, беря его у нее. Она взглянула на Долтри. — Вы хотите?

Они вместе поднялись, чтобы она могла его опрыскать сверху донизу.

Встав, она увидела участок склона за домом, поднимающийся к опушке. На траве лежали два квадрата теплого света янтарного оттенка — свет из окон в задней части дома.

Она нажала на кнопку, распыляя белый туман над Долтри. Тот закрыл глаза.

— Знаете, что, по-моему, вызвало тот громкий хлопок? — сказал он. — Этот жирный ублюдок скопытился. Спасибо, хватит. — Она перестала прыскать. Он открыл глаза. — Вы нормально будете себя чувствовать, если он упадет замертво?

— Он не должен был бежать, — сказала она.

— Вы не должны были ему позволять. — Долтри усмехался, говоря это. — Это вы поощрили беднягу.

Хаттер ощутила ясное и простое побуждение брызнуть репеллентом Долтри в глаза.

Так вот он где, источник ее дискомфорта, ее беспокойства. Луи Кармоди казался слишком доверчивым, слишком добродушным, слишком обеспокоенным судьбой своего мальчика, слишком добрым к своей бывшей возлюбленной, чтобы иметь какое-то отношение к исчезновению Уэйна. Он, по мнению Хаттер, был невиновен, но она все равно подставила его, чтобы увидеть, куда он ее приведет, не принимая во внимание, что он в любую минуту может свалиться от инсульта. Если толстяка хватит удар, будет ли в этом ее вина? Она полагала, что да, будет.