Визуальный мнемонический образ большой ящерицы, наверняка, приобрел такое значение лишь из–за того, что появился одновременно с сильным аффектом, который она, должно быть, испытала во время того спектакля. Однако, как я уже признавался, во время лечения этой больной я зачастую довольствовался самыми поверхностными сведениями и на этот раз тоже не занимался дальнейшими розысканиями. Впрочем, все это на поминает истерическую макропсию. Госпожа Эмми страдала сильной близорукостью и астигматизмом, так что многие ее галлюцинации, возможно, были спровоцированы дефектами зрительного восприятия. – Прим. автора.

Тогда я склонялся к предположению, что все истерические симптомы имеют психическую природу. Сейчас я назвал бы пугливость этой скромной дамы невротической (неврозом тревоги). – Прим. автора.

Minima non curat praetor (лат.) – судья не занимается мелочами.

События развивались следующим образом: утром она проснулась с ощущением тревоги и для того, чтобы объяснить свое состояние, у хватилась за первую попавшуюся тревожную мысль. Разговор о лиф те в доме детей состоялся накануне вечером. Вечно озабоченная мать все спрашивала гувернантку, пользуется ли старшая дочь, которая не могла много ходить из–за болей в правой ноге и в области правого яичника, лиф том, когда спускается вниз. Впоследствии в результате мнемонической иллюзии она смогла связать чувство тревоги с мыслью об этом лифте. Сознательно доискаться до истинной причины своей тревоги она не смогла; назвала она ее, к тому же без единого колебания, лишь после то го, как я спросил ее об этом под воздействием гипноза. То же самое происходило в хо де исследований Бернгейма и его последователей[8], проводивших эксперименты с людьми, которые, очнувшись от гипнотического сна, выполняли задания, полученные под гипнозом. Например, Бернгейм (« Внушение», с. 31 немецкого издания)[9] внушил больному, что после пробуждения тот засунет в рот оба больших пальца. Так он и поступил, оправдываясь тем, что днем ранее во время эпилептиформного припадка[10] прикусил себе язык и до сих пор испытывает боль. Одна девушка, повинуясь внушению, попыталась убить совершенно незнакомого ей судейского чиновника; она была схвачена и, объясняя на допросе, каковы были мотивы этого поступка, выдумала историю о нанесенном ей оскорблении, за которое она якобы хотела о то мстить. По всей видимости, существует по требность искать причинно–следственную связь осознаваемых психических феноменов с другим со держанием сознания. Когда истинная причина не доступна сознательному восприятию, производится попытка установления иной связи, которая субъективно представляется верной, но является ошибочной. Очевидно, что раздробленность в содержании сознания немало способствует уста новлению подобных «ошибочных связей».

Я немного задержусь на вышеупомянутом примере установления ошибочной связи, поскольку его можно назвать показательным во многих отношениях. Прежде всего показательным для поведения пациентки, во время лечения которой мне еще не раз доводилось распутывать подобные ошибочные связи посредством расспросов в гипнотическом состоянии и устранять последствия их влияния. Об о дном случае такого рода я расскажу подробно, поскольку он позволяет довольно ярко высветить психологические факты, о которых идет речь. Я предложил фрау Эмми фон Н. испробовать вместо привычных теплых ванн про хладную полуванну, уверяя, что та ее больше освежит. Она исполняла все рекомендации врачей, однако всегда относилась к ним крайне недоверчиво. Я уже сообщал о том, что лечение у врача почти ни разу не принесло ей облегчения. Мое предложение принимать про хладные ванны оказалось не сто ль авторитетным, чтобы у нее не хватило смелости высказать мне свои сомнения: «Всякий раз, когда я принимала про хладную ванну, я целый день пребывала в меланхолии. Впрочем, я попробую еще раз, если вы желаете; не по думайте, что я не выполняю все, что вы говорите». Я сделал вид, будто забираю назад свое предложение, а во время очередного сеанса гипноза внушил ей, что теперь она сама будет ратовать за про хладные ванны, заверяя, что она все обдумала и решила попробовать еще раз и т. д. Так оно и случилось, уже на следующий день она высказала желание принимать про хладные полуванны, не поскупившись на доводы, чтобы склонить меня к тому, что я сам ей предлагал, и я сдался без особого сопротивления. Впрочем, в назначенный день я заметил, что настроение у нее после приема полуванны и впрямь очень дурное.

– Отчего вы сего дня такая?

– Я ведь знала заранее. Из–за про хладной ванны, так всегда.

– Вы сами это предложили. Теперь мы знаем, что вы этого не выносите.

Вернемся к теплым ваннам.

Затем во время гипноза я с просил: «Вас действительно ввергла в уныние прохладная ванна?» «Ах, прохладная ванна тут совсем ни при чем, – ответила она. – Просто сегодня утром я прочитала в газете, что в Санто–Доминго вспыхнула революция. Когда там начинаются беспорядки, всегда достается белым, а у меня брат в Санто–Доминго, который доставил нам уже столько хлопот, и вот я боюсь, как бы с ним чего не стряслось». Таким образом вопрос был решен, на следующее утро она приняла свою про хладную полуванну, словно сама этого хо тела, и про должала принимать прохладные ванны в течение нескольких недель, ни разу не объявив их причиной свое го дурного настроения.

К моим словам наверняка добавят, что подобное поведение типично и для многих других невропатов, настроенных против терапии, рекомендованной врачом. Какие бы беспорядки в Санто–Доминго или в другом месте не послужили причиной появления определенного симптома в назначенный день, больная неизменно склонялась к тому, чтобы выводить этот симптом из последней рекомендации врача. Одно из двух условий, необходимых для установления подобной ошибочной связи, а именно недоверие, должно быть, наличествует всегда; другое условие, раздробленность сознания, возмещается за счет того, что в большинстве своем невропаты отчасти не имеют никакого понятия об истинных (или, по меньшей мере, наиболее вероятных) причинах своих страданий, отчасти же сознательно не желают иметь никакого понятия, чтобы не вспоминать, какова доля их собственной вины за произошедшее.

Можно было бы предположить, что неосведомленность или намеренное пренебрежение, присущее невропатам, не страдающим истерией, является более благоприятным психическим фактором установления ошибочной связи, чем наличествующая в сознании раздробленность, из–за которой сознание все же лишается материала для установления причинно–следственных связей. Однако этот раскол редко бывает безупречным, чаще всего в привычное сознание внедряются фрагменты комплекса подсознательных представлений, которые и дают повод для возникновения подобных расстройств. Обычно, как и в вышеописанном случае, сознательно ощущается связанная с этим комплексом ценестезия[11], тревожное, печальное настроение, и поэтому из–за «принуждения к ассоциации» приходится устанавливать его связь с наличествующим в сознании комплексом представлений. (См. также сведения о механизме навязчивого представления в моей статье в 10 и 11 номерах « Neurolog. Zentralblatt» за 1894 г. и « Obsessions et phobies» во 2 номере «Revue neurologique» за 1895 г.)

На днях я имел случай убедиться в силе подобного принуждения к ассоциации благодаря наблюдениям в другой сфере. На несколько недель мне пришлось сменить свою привычную постель на более жесткое ложе, на котором сновидения мои стали, должно быть, более многочисленными или яркими, только вот достигнуть нормальной глубины сна мне, скорее всего, не у давалось. В течение первой четверти часа после пробуждения я помнил все сновидения этой ночи и старался их записать и разгадать. Мне удалось объяснить все эти сновидения двумя обстоятельствами: во–первых, необходимостью оформления тех представлений, которые мимоходом возникали у меня в течение дня, но были лишь намечены и не обрели завершения, и, во –вторых, навязчивой тягой к тому, чтобы связывать между собой все, что возникает при таком состоянии сознания. Возможно, воздействием последнего фактора и объяснялась бессмысленность и несообразность этих сновидений.

В том, что настроение, связанное с неким переживанием, и его содержание могут постоянно представать перед первичным сознанием в разобщенном виде, меня убедили наблюдения за другой пациенткой, госпожой Сесилией М.[12], которую я узнал куда лучше любой другой упомянутой здесь пациентки. Занимаясь лечением этой дамы, я собрал самые многочисленные и убедительнейшие доказательства того, что психический механизм истерических феноменов таков, как мы описываем его в данной работе, однако личные обязательства не позволяют мне по дробно изложить эту историю болезни, на которую я намереваюсь при случае ссылаться. В конце концов, фрау Сесилия М. пребывала в своеобразном истерическом состоянии, которое наверняка не является уникальным, хотя мне и не известно, давалось ли когда–нибудь его описание. Его можно назвать «истерическим психозом погашения». Пациентка перенесла множество психических травм и долгие годы страдала хронической истерией, которая имела весьма разнообразные проявления. Ни ей самой, ни другим не были известны причины подобного состояния, в ее безупречной памяти обнаружились странные провалы; она сетовала на то, что собственная жизнь кажется ей искромсанной. Однажды на нее внезапно, со всей свежестью нового переживания, обрушилось одно давнее воспоминание, яркое и живое, и с тех пор она на протяжении почти трех лет заново переживала все прежние травмы, – которые считала давно позабытыми и многие из которых и впрямь никогда не вспоминала, – страдания ее приобрели ужасающий размах, и снова появились все симптомы, что у нее когда –либо были. Это «погашение старых долгов» растянулось на тридцать три года и позволяло выявлять зачастую весьма сложную детерминированность любого ее со стояния. Доставить ей облегчение можно было, лишь предоставив ей возможность выразить в состоянии гипноза словами и тело движениями все чувства, связанные с воспоминанием, изводившим ее в данный момент, и пару раз, когда меня не было поблизости и ей приходилось говорить в присутствии того, кого она стеснялась, она излагала свою историю вполне спокойно, а затем во время гипноза обращала ко мне все слезы, все слова отчаяния, которыми должен был, в действительности, сопровождаться этот рассказ. После одного подобного акта очищения в состоянии гипноза она пребывала несколько часов в здравом уме и трезвой памяти. Немного погодя у нее возникло очередное воспоминание. Однако связанное с ним на строение опередило его на несколько часов. Она раздражалась, тревожилась, погружалась в отчаяние, не догадываясь о том, что эти переживания не имеют никакого отношения к текущим событиям и связаны с тем состоянием, в котором она пребывала прежде. В этот переходный период она то и дело устанавливала ошибочную связь, которой упорно придерживалась вплоть до гипноза. Например, однажды она встретила меня во просом: «Разве я не ничтожество, разве мои вчерашние слова не свидетельствуют о низости?» Сказанного ею днем раньше было явно недостаточно для того, чтобы хотя бы отчасти оправдать такое обвинение; после короткого обсуждения она также выглядела вполне довольной, однако во время очередного гипнотического сеанса выявилось воспоминание о событии, из–за которого она немало укоряла себя двенадцать лет назад, хотя ныне уже не настаивала на этих упреках. – Прим. автора.

Задним числом следует отметить, что эти «судороги затылочных мышц» могли быть органически обусловленными состояниями, наподобие мигрени. In praxi (на деле, лат.) наблюдаешь по большей части такие состояния, которые не описаны и столь редко соответствуют классическим приступам мигрени, что желательно было бы расширить понятийные рамки определения последних и признать вопрос локализации боли второстепенным. Как известно, у многих невропаток приступы мигрени совмещаются с истерическими припадками (по дергиваниями и помрачением сознания). Всякий раз, когда у госпожи Эмми появлялись судороги затылочных мышц, у нее наблюдалось и помрачение сознания.

Что касается болей в руках и ногах, то, на мой взгляд, здесь речь идет о менее любопытном, но более распространенном виде детерминирования посредством случайного совмещения. В беспокойный период у хода за больным подобные боли вследствие переутомления ощущались острее, чем прежде, а впоследствии эти боли, первоначальная связь которых с данными переживаниями была случайной, снова возникли у нее в памяти в виде телесно го символа комплекса этих ассоциаций. Я мог бы привести еще много практических аргументов в пользу этого процесса. Первоначально это были, по всей видимости, ревматические боли, а говоря точнее, дабы придать затертым словам определенный смысл, – то были боли, локализующиеся в мышечной ткани, при наличии которых отмечается определенная чувствительность мышц к пальпации и изменение степени их плотности, боли, которые обостряются после длительного пребывания в покое или при обездвиженности конечности, то есть по утрам, боли, которые утихают при повторении движений, вызывающих мучительные ощущения, и устраняются посредством массажа. Невропаты придают большое значение этим миогенным болям, которые очень часто возникают у всех людей; поощряемые врачами, которые не имеют обыкновения пальпировать мышцы, пациенты принимают их за нервные боли, что и дает основание толковать о несметном количестве форм истерической невралгии, так называемом ишиасе и т. п. О связи этих болей с предрасположенностью к подагре я упомяну лишь вкратце. Мать и две сестры моей пациентки сильно страдали от подагры (иначе говоря, от хронического ревматизма). Боли, на которые она тогда жаловалась, могли носить отчасти и текущий характер. Не могу об этом судить; тогда я еще не приобрел навыков оценки подобного состояния мускулов. – Прим. автора.