На самом деле предприятие обошлось куда дороже миллиона долларов, только для того, чтобы послать его одного, и СШИК платил за все.

– Ты не голодна? Принести чего-нибудь?

– Мы же ели дома.

– Шоколадку или еще что?

Она устало улыбнулась:

– Все хорошо, честно.

– Мне жаль, что я подвел тебя.

– Подвел меня?

– Ну… там в машине. Это нечестно, не закончено, и особенно сегодня… непереносимо, когда так случается.

– Это действительно ужасно, – сказала она. – Но не по этой причине.

– Просто угол был непривычный, вот и…

– Пожалуйста, Питер, вовсе незачем обсуждать это. Я не заполняю ведомость или реестр. Мы любили друг друга. И этого достаточно.

– Но я чувствую, что…

Она сжала ему губы двумя пальцами, потом поцеловала его:

– Ты лучший мужчина на свете. – И снова поцеловала его, на этот раз в лоб. – Если уж ты собираешься делать «вскрытия», то мне кажется, тебе и без того будет о чем думать в командировке.

Он нахмурился под ее губами. Что она имеет в виду, говоря о «вскрытии»? Имеет ли она в виду, что препятствия и неудачи неизбежны? Или она уверена, что все его предприятие обречено на неудачу? Вплоть до смерти?

Он встал, и она встала вместе с ним. Они крепко держались за руки. Большая партия туристов, только что с автобуса, влилась в зал, страстно намереваясь отправиться к солнцу. Устремившись к соответствующим дверям, журчащие гуляки разделились на два ручья, обтекая Питера и Би. Когда они исчезли и в зале снова стало сравнительно тихо, голос в репродукторе произнес: «Держите ваш багаж все время при себе. Вещи, оставленные без присмотра, будут изъяты и уничтожены».

– Ты чувствуешь… инстинкт тебе подсказывает, что моя миссия провалится? – спросил он.

Она замотала головой, стукнув его челюсть.

– Ты полагаешь, что Провидение не с нами? – настаивал он. Она кивнула.

– Ты думаешь, что Он шлет меня так далеко, чтобы…

– Пожалуйста, Питер. Помолчи, – сказала она севшим голосом. – Мы все подробно обсуждали много раз. Уже нет смысла. Все, что остается, – это вера.

Они сели снова и попытались удобно устроиться в креслах. Она положила голову ему на плечо. Он думал об истории, о тайных человеческих тревогах, лежащих в подоплеке знаменательных событий. Какие-то мелочи, вероятно, заботили Эйнштейна, или Дарвина, или Ньютона, когда они создавали свои теории, – ссора с хозяйкой пансиона или озабоченность по поводу выстуженного камина. Пилоты, бомбившие Дрезден, взбудораженные фразой в письме из дому («Что она хотела этим сказать?»). Или Колумб, когда он плыл в Новый Свет… кто знает, что было у него на уме? Может, последние слова, сказанные старым другом, упоминание о котором не найдешь в книгах по истории…

– Ты уже решил, – прошептала Би, – какими будут первые слова?

– Первые слова?

– К ним. Когда ты встретишься с ними.

Он постарался сосредоточиться.

– Все будет зависеть от… – начал он неуверенно. – Я ведь не знаю, что я там найду. Бог поведет меня. Он вложит в мои уста слова, которые мне понадобятся.

– Но когда ты воображаешь… встречу… что предстает перед твоими глазами?

Он уставился в пространство прямо перед собой. Работник аэропорта в комбинезоне с ярко-желтыми, отражающими свет лентами отпирал дверь с надписью: «ДЕРЖАТЬ НА ЗАМКЕ ПОСТОЯННО».

– Я заранее вообще ничего не воображаю, – сказал он. – Ты же меня знаешь. Я не могу ничего переживать наперед. В любом случае все, что происходит, всегда отличается от того, что мы можем представить.

Она вздохнула:

– А вот я могу вообразить. Мысленно.

– Так расскажи мне.

– Пообещай, что не будешь смеяться.

– Обещаю.

Она проговорила, уткнувшись ему в грудь:

– Я вижу тебя на берегу огромного озера. Ночь, и в небе полно звезд. Сотни рыбачьих суденышек покачиваются на воде. В каждой лодке по крайней мере один человек, в некоторых – трое или четверо, но никого конкретно нельзя различить, слишком темно. Ни одна лодка не движется, все стоят на якоре, потому что всё обратилось в слух. Так тихо, что тебе нет необходимости кричать. Твой голос просто плывет над водой.

Он погладил ее по плечу.

– Чудесный… – он чуть не сказал «сон», но это прозвучало бы как-то пренебрежительно, – образ.

Она издала звук, который мог быть жалобным согласием или сдавленным криком боли. Она приникла к нему всей тяжестью тела, но он дал ей успокоиться, стараясь не шевелиться. Против того места, где сидели Питер и Беатрис, располагалась кондитерская. Там еще бойко торговали, несмотря на поздний час, пятеро посетителей сгрудились у кассы, и еще несколько просто разглядывали витрины. Питер наблюдал за молодой, хорошо одетой женщиной, сгребающей охапки товаров с витрины. Огромные коробки пралине, длинные тонкие картонки с песочным печеньем, швейцарская плитка «Тоблероне» величиной с дубинку полицейского. Прижимая сласти к груди, она скрылась за пилоном, поддерживающим потолок магазинчика, будто намеревалась проверить, нет ли чего, выставленного снаружи. Потом просто удалилась в круговорот толпы, по направлению к женским туалетам.

– Я только что стал свидетелем преступления, – прошептал Питер в ухо Беатрис. – А ты?

– И я.

– Я думал, ты задремала.

– Нет, я тоже ее видела.

– Должны ли мы ее задержать?

– Задержать ее? Ты хочешь сказать, сами?

– Или, по крайней мере, сообщить продавцам.

Беатрис прижала голову к его плечу еще сильнее, пока они наблюдали, как женщина исчезает в уборной.

– Это кому-то поможет?

– Это напомнит ей, что воровать нехорошо.

– Я сомневаюсь. Если мы схватим ее за руку, она просто возненавидит нас.

– Так что же, как христиане, мы должны не обращать внимания на кражу?

– Как христиане, мы должны нести любовь Христа. И если мы выполним эту задачу, то создадим людей, которые не захотят творить зло.

– Создадим?

– Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Вдохновим. Обучим. Покажем путь.

Она подняла голову и поцеловала его в лоб:

– Именно то, что ты собираешься сделать. В этой твоей миссии. Мой храбрец.

Питер вспыхнул, благодарно заглотив комплимент, как изнывающий от жажды ребенок. Он даже не представлял себе, как нуждался в нем именно сейчас. То, что возникло в груди, было настолько огромно, что он подумал, грудь его взорвется.

– Я пойду помолюсь, – сказал он. – Хочешь со мной?

– Чуть позже. Иди пока сам.

Он встал и без колебаний пошел в аэропортовую молельню. В каждом аэропорту – Хитроу, Гатвике, Эдинбурге, Дублине и Манчестере – он знал, где она находится, никого не спрашивая.

Это всегда была самая уродливая, самая безвкусная комната во всем комплексе, на максимальном расстоянии от сверкающих ульев торговли. Но в ней обитала душа.

Найдя молельню снова, он досконально изучил расписание на двери, надеясь, что не опоздал на редкое там причастие. Но ближайшее должно было состояться не раньше четверга в три часа пополудни, а в это время он будет уже на невообразимом расстоянии отсюда, и Беатрис начнет спать одна с Джошуа в ногах, как будет спать долгие месяцы.

Он тихо отворил дверь. Три мусульманина стояли на коленях, не обратив на него внимания, когда он зашел в комнату. Они смотрели на лист бумаги, приколотый к стене, с отпечатанным на компьютере изображением стрелы, похожим на дорожный знак. Стрела указывала на Мекку. Мусульмане кланялись, вздымая зады, и целовали ткань ярко раскрашенных ковриков, предоставленных аэропортом напрокат. Безукоризненно одеты: шитые на заказ костюмы, дорогие часы. Блестящие туфли из лаковой кожи стояли в стороне. Носки на пятках натягивались и чуть не лопались от ретивых поклонов.

Питер быстро заглянул за шторку, делившую комнату пополам. Как он и подозревал, там была женщина, тоже мусульманка, полностью закутанная и занятая тем же ритуалом. С ней был ребенок, сказочно послушный мальчуган, разодетый, как маленький лорд Фаунтлерой. Он сидел в ногах матери, безразличный к тому, как она простиралась ниц, и читал комикс про Человека-Паука.