— Они-то будут жить, — пробормотал Ганс сквозь зубы, подходя к нему и отряхивая грязь со своей формы.

— Он приближается к центру города! — вскричал О'Дональд, указывая на броненосец. — Весь их флот преспокойно дефилирует у меня под носом, а я ничего не могу с ним поделать! — Он в бессильной ярости ударил кулаком по стене бастиона.

— Надо убирать пушки отсюда, — сказал Ганс. — Это прямое попадание было случайным, но так или иначе они в конце концов разнесут бастион на мелкие клочки.

О'Дональд угрюмо кивнул.

Тяжелый снаряд, посланный с канонерки, просвистел у них над головой, но он не обратил на него внимания.

— Пэт, у меня только одна боеспособная бригада и несколько потрепанных формирований ополченцев, а мне надо удерживать и город, и фабрики. — Ганс помолчал, будто решая какой-то вопрос, и обратился к Калину: — Господин президент, прошу прощения, но мне надо срочно поговорить с вами.

Калин поднялся на ноги. Лицо его было безжизненным.

— Это был один из самых старых моих друзей, — прошептал он. — Он был со мной с того самого момента, когда все это началось.

— Я знаю, господин президент, — сказал Ганс тихо. Канонерка, проходившая мимо порта, выстрелила из своей единственной пушки, и снаряд, заставив бастион содрогнуться, обрызгал всех грязью.

— Что ты хотел сказать, Ганс? — Господин президент, мы не можем защитить город. Надо уходить отсюда и молиться, чтобы у них было ограниченное количество боеприпасов. Завтра здесь будет карфагенская пехота. Я не думаю, что они сразу пойдут на штурм — у нас все-таки численное превосходство, а может быть, и мушкетов больше, чем у них.

— Я знаю, Ганс. Мы уже обсуждали это.

— Кромвель, по всей вероятности, тоже знает и учитывает это в своих планах. Поэтому я советую вам немедленно объявить военное положение и арестовать Михаила и других бояр.

— То есть ты хочешь, чтобы мышь стала лисой? — крикнул Калин, чтобы его слышали все артиллеристы, уже вернувшиеся к своим пушкам.

— Но ведь ясно, кого имел в виду этот парламентер, говоря о новом президенте.

— Если я так поступлю, то президенты после меня повторят это не задумываясь. Ваш Линкольн не делал этого.

— Он был уже готов сделать это! — крикнул Ганс. В этот момент раскат грома прозвучал над рекой. Обернувшись, они увидели, что «Оганкит» послал снаряд прямо в капитолий. Часть его крыши взлетела на воздух. Над их головами пролетел снаряд из мортиры, также разорвавшийся где-то в городе.

— Как только он сделает первый изменнический шаг, я покончу с ним, — решительно произнес Калин. — Но не раньше.

Он посмотрел на саблю, которую Ганс все еще держал при себе.

— Дай мне, пожалуйста, саблю моего сына, — попросил он спокойно.

Ганс осторожно передал ему саблю. Калин неловко взял ее одной рукой и приподнял, глядя на выгравированную надпись.

— Мальчик пытался учить меня читать по-английски. У меня это не очень-то хорошо получалось, — произнес он ровным тоном.

— Это вовсе не значит, что он погиб, — сказал О'Дональд. — Ваш Винсент живуч как кошка, уж поверьте мне.

— Спасибо, Пэт, — ответил Калин, улыбнувшись. Но глаза его при этом оставались печальными. — Я, пожалуй, лучше пойду в город.

О’Дональд вытянулся и отдал Калину честь.

— Пэт, по-моему, я впервые вижу, как ты отдаешь честь, когда от тебя этого не требуют, — сказал Калин и, отвернувшись, спустился по пандусу, не обращая внимания ни на грохот сражения, ни на охрану, окружившую его плотным кольцом.

О’Дональд вернулся к своим обязанностям. Мимо них прошли две канонерки, в то время как «Оганкит» был уже в нескольких сотнях ярдов выше по течению. Оставшиеся на полуразрушенном бастионе пушки продолжали свое смертоносное дело.

— Он либо святой, либо дурак, — проворчал Ганс.

— Но ведь известно, что люди бывают и тем, и другим — печально усмехнулся О’Дональд.

Довольно ухмыляясь, Тобиас распахнул верхний люк и высунул голову. Горячий воздух вырвался наружу, а внизу послышались радостные возгласы, когда через открытые порты на батарейную палубу ворвался прохладный ветер.

Он осторожно огляделся. Берег был всего в ста ярдах от него, и там вполне могли притаиться снайперы. Он посмотрел назад. В нескольких местах над городом поднимались столбы темного дыма. Самая последняя в строю канонерка произвела выстрел, и снаряд разорвался у внутренней стены, выбив из нее несколько бревен.

Мечта, которую он лелеял долгие годы, наконец осуществилась. Он провел целый флот мимо батареи противника, засыпал снарядами их город от одного конца до другого и при этом не потерял ни одного человека из своей команды.

Он чувствовал, как из него выветривается тяжелый осадок, оставленный громом пушек, едким дымом и удушающей жарой. Весь город был в ужасе от того, что он только что совершил.

Он спустился обратно. — Даже ка меня это произвело впечатление, — сказал Хулагар.

Тобиас посмотрел ему в глаза и действительно увидел в них потрясенное выражение. Девятифутовый мерк устал в конце концов стоять среди катающихся взад-вперед пушек и суетящихся людей и пристроился на полу у стены. Тобиас был доволен, что не надо поднимать голову, разговаривая с ним.

— А как у нас с боеприпасами? — спросил Хулагар.

— Теперь надо быть бережливее. Для начала мы устроили впечатляющий спектакль. Теперь мы развернемся и пройдем назад. Каждое судно даст двойной залп и затем бросит якорь за бастионом для оказания помощи подходящей к городу пехоте. Канонеркам отдан приказ давать по одному залпу в час. Надо оставить достаточный запас снарядов на всякий случай, а также для того, чтобы усилить натиск позже. На наших судах восемь тысяч ядер, и нет никакого смысла тратить их все сразу.

— То же самое со стрелами, — откликнулся Хулагар. — Всякий мудрый командир знает это.

Тобиас лопался от гордости. Мерк открыто восхищался им!

— Ну что ж, события развиваются по плану, нам остается только ждать.

Усмехнувшись, Тобиас кивнул и, оставив Хулагара, прошел в кормовую часть, чтобы подготовиться к развороту.

Хулагар наблюдал за ним, и улыбка скривила его губы. Он с удивлением обнаружил, что испытывает чуть ли не симпатию к нему. Отношения между ними складывались несколько неправильно. Хулагар был вынужден раскрыть ему многие секреты, позволить обращаться к себе как к равному и вести свою игру. Будет даже как-то неудобно убивать его.

Эта мысль напомнила ему о другом. Вука сидел против него в этом смраде и темноте. Их взгляды встретились.

— Это не сражение, — сказал Вука. — Это нечистые дела Темного Карна.

— Тем не менее это сражение, и мы должны научиться побеждать в таких сражениях.

— Сражение — это доблесть атаки, ветер в твоих волосах, быстрый конь, страх на лице врага, когда ты разишь его мечом. В том, чтобы суетиться в этой душегубке, нет ни доблести, ни славы.

— В сражении имеет значение только победа, — возразил Манту. — А слава приходит потом, когда ты говоришь о своей победе, в то время как твои враги превращаются в прах.

Вука промолчал, переводя понимающий взгляд с Манту на Хулагара.

Бурлившая в нем ярость постепенно улеглась. Тамука не раз говорил, что Вуке требуется слишком много времени для этого. Мысленно он ругал себя. Не за то, что произошло в скотском городе. Если где-то проливалась кровь, он имел право омочить в ней свой меч. Вука ругал себя за то, что было потом и что вызывало у него страх — чувство, ранее неведомое ему.

Опустив голову и притворившись спящим, он наблюдал за Хулагаром сквозь едва приоткрытую щель между веками. Так и есть, Хулагар тоже следит за ним. И опять он поступил глупо, начав говорить прежде, чем подумал. Это он должен был произнести те слова, которые произнес Манту, — какими бы немощными и тухлыми они ни были. Он клевал носом, делая вид, что отупляющая жара и сводящий с ума грохот сморили его. Наконец взгляд Хулагара отцепился от него и переместился на сидящего рядом брата. Выражение его сразу изменилось, в нем не было больше сурового осуждения.