— Тысяча-один… Молния следит за мной, правда?

— Нет, скорее за мной. Держись, — пробормотала она. — Сейчас будет не самая приятная часть.

Мигель, проследив за ее взглядом, повернул голову на восток, туда, где кипящая буря уже переваливалась через зубцы церковной стены. И снова взглянул ей в лицо. Она смотрела не на облака. Он опустил взгляд, чтобы понять, куда же она все-таки смотрит. Два шприца, которые она приготовила, лежали неподалеку на рюкзаке. Ее доза, более маленькая, была ближе.

— Мне нужно будет схватить их моментально. До того как у меня остановится сердце и я лишусь зрения, — пояснила она. — Мы оба ослепнем, и у нас будет только минута, максимум две, чтобы успеть, прежде чем мозг начнет разрушаться. Если со мной что-нибудь случится, ты должен…

Гром грянул прежде, чем она успела договорить.

Воздух вокруг застыл, потрескивая, как ледяная корочка на воде.

— Тысяча-о… — только и успели произнести его губы, как в них угодила странная синяя молния. Этот удар они могли только почувствовать, но не услышать.

Крик рвался наружу, но легкие парализовало. Было такое чувство, что налетел целый рой ополоумевших ос, которые ринулись к коже, вгрызаясь в мышцы. У Нинон в голове вдруг прогремел гром, словно взорвалась граната, разрывая мозг на куски и превращая его в кучу ошметков. Свет и жар проникли в каждую клеточку ее тела, разнося по нему жестокое пламя. Это был огонь разрушающий, но в то же время и созидающий. Но он не походил на нормальный огонь — под его воздействием все внутри таяло и меняло форму. Он наполнял голову убийственным шумом, который нельзя было слышать ушами, а только почувствовать как пульсацию, прошедшую по волокнам соединительных тканей, потрясшую каждую молекулу ее тела и перемешавшую их между собой.

Ее мозг закипел, и на него разом обрушились все вкусы и запахи, которые ей когда-либо приходилось ощущать. Каждый нерв головного мозга ныл от перегрузки. Наверное, грешники в аду испытывали похожие чувства.

Потом стая черных птиц — воображаемая смерть — налетела и захлопала крыльями у нее в голове так, что уже невозможно было понять, что происходит с ее собственным телом или с телом Мигеля. Хотя Нинон и без того знала, что скоро они оба умрут. Она знала, что ее поразил электрический удар. То же произошло и с Мигелем. Его нечеловечески сильное тело выгнулось дугой, поднимая их обоих над крышей церкви. Это

длилось целую вечность: боль и свет, и коварные птицы, которые норовили вытянуть душу из ее тела.

«Не-е-е-е-е-ет!» — закричала она птицам в голове, когда агония достигла апогея.

И вот все закончилось. Последнее, что она увидела, была молния, пляшущая на церковном колоколе. Огонь Эльма угасал всполохами жуткого, раскаленного добела света. Мир перед глазами потемнел. Она ослепла. Она была мертва. Снова.

Но она была готова к этому. Каждый раз повторялось одно и то же. Она уже не боялась. Не боялась за себя. Но Мигель — это совсем другое дело. Нужно поторапливаться. В первый раз это было ужасно — потеряться в кромешной тьме смерти, но умереть не до конца, осознавать все происходящее вокруг. Но она понятия не имела, как на это отреагирует вампир. Зверь мог обезуметь, и тогда никаких цепей надолго не хватит.

Ее мышцы обмякли и висели мертвым грузом. Усилием воли она заставила руку подчиниться и нащупать шприц, хотя каждое движение напоминало утихающую агонию.

«Скорее подними его!» — приказала она руке. И та снова повиновалась, пусть даже не так быстро, как хотелось бы.

Сначала Мигель? Нет, ей нужно видеть, что она делает. В противном случае она может просто не дотянуться до его шприца. Ее руки теряли чувствительность — до них наконец-то стало доходить, что они мертвы.

Нинон сделала огромное усилие над собой и перекатилась на спину. Она отбросила медальон в сторону, повернула шприц иглой к себе, направив под грудину, и навалилась на него всем телом. Она даже не успела подумать, какая это, должно быть, адская боль.

Поначалу ничего не происходило. Потом ее сердце начало сбивчиво и неуверенно постукивать. К ней постепенно возвращалось зрение. Она не стала ждать, пока пелена спадет с глаз окончательно, и сорвала медальон с груди Мигеля. Руки пока плохо ее слушались, но она умудрилась не выпустить шприц. Она приподнялась на коленях, пытаясь перевернуть Мигеля.

Найдя подходящее место под грудиной, она ввела шприц в обожженный участок кожи в области сердца.

Целую секунду все оставалось без изменений. Затем его глаза широко распахнулись, он захрипел, делая первый вдох. Его лицо было искажено страданием, язык с выдвинутым жалом вывалился наружу, когда он хватал воздух ртом, постанывая от боли. Но теперь за него уже можно было не волноваться. Если ощущает боль, значит, жив.

Колокола на церкви начали звонить, раскачиваемые последними порывами ветра, который изменил направление, прогоняя бурю прочь. Не спрашивайте, по ком звонит колокол… Фейерверк и звон колоколов подчеркнули торжественность момента. Первый раз мог стать праздником, если бы не огонь и невыносимая боль.

— Добро пожаловать в мой мир, — сказала она мягко, когда Мигель стал дышать более спокойно и мышцы его расслабились. Она приложила руку к груди. Над шрамами, которые опечатали ее сердце изнутри, поврежденная кожа мерцала золотым светом. — Laissez les bons temps rouler .

Мигель не без усилия поднял левую руку и положил ей на бедро. Его взгляд был чистым, незамутненным, но все же каким-то странным. Его глаза были черными, поэтому казалось, будто смотришь в зеркало.

— Я видел звезды, — прошептал он наконец. — А ты?

Она улыбнулась его шутке и решила ничего не говорить о воронах, которые всякий раз, когда она умирала, слетались, чтобы разорвать на части ее душу. Поэтому звезды в его случае были не в пример лучше.

— Просто сделай и все, — сказала она, лежа на животе в луже. Гроза уже прошла, но крыша до сих пор оставалась мокрой.

Мигель смотрел на ее изящную, как у ребенка, спину. И на молочно-белую кожу. Она выглядела до ужаса беззащитной, и ему было стыдно, что его это заводит.

— У нас и без того выдалась бурная ночь. Это может и подождать…

— Нет, погода начинает устанавливаться. — Она повернула голову в его сторону. — А это значит, что если Сен-Жермен и твой отец находятся где-то неподалеку, то скоро снова завладеют нашими умами. Они попытаются тебя остановить. Нужно со всем этим покончить прежде, чем они смогут нам помешать.

Мигелю категорически не нравилось то, о чем она говорила, хотя он и понимал, что Нинон права. Дымящееся Зеркало сделает все, лишь бы не позволить ему создать подобного себе. Божество оставляло это право за собой.

— Хорошо, но вряд ли кому-то из нас это доставит удовольствие.

— А я на это и не надеялась. В любом случае, это не сравнится с электрическим ударом. Хуже просто некуда, — мягко сказала она.

С большой неохотой и некоторой неуверенностью Мигель высунул язык и подождал, пока маленькое жало на языке выдвинется над нижней губой. Он не знал, как к ней подступиться. На вид поясница была крепче, но тогда длины жала не хватит…

— Шея, — прошептала она. — Это будет легче всего.

Он ограничился кивком на случай, если снова потерял возможность говорить внятно.

Мигель переживал, что его маленькое жало окажется недостаточно сильным, чтобы пробить ее позвоночник, но оказалось, что он зря боялся. Двигаясь исключительно на ощупь, его жало скользнуло между позвонками, пройдя сквозь межпозвоночный диск, и достигло спинного мозга. Его губы плотно припечатались к ее коже. Он впрыснул яд без малейших усилий. По ощущениям это чем-то напоминало оргазм.

Нинон ойкнула только раз, когда жало вонзилось в нее, и больше никак не реагировала, хотя он знал, какую боль она сейчас терпит. Ничего не обжигало сильнее, чем яд вампира. Он отстранился от нее так быстро, насколько это было возможно. Он чувствовал себя разбитым, но в то же время испытывал какой-то странный внутренний подъем. Его темная сторона получила удовольствие от процесса.