Он отыскал собранье сочинений Молоховец — и в кабинет унес, И каждый том, который создал гений, Подставил, как Борей, под пылесос. Потом, на час покинув нашу эру И новый дом со всем своим добром, Вскочил в такси и покатил в пещеру, Где ползал в детстве перед очагом. Там Пень стоял — дубовый, в три обхвата, Хранитель рода и Податель сил. О, как любил он этот Пень когда-то! И как берег! И как боготворил! И Пень теперь в гостиной, в сердцевине Диковинного капища вещей, Гордится перед греческой богиней Неоспоримой древностью своей. Когда на праздник новоселья гости Сошлись и дом поставили вверх дном, Как древле — прадед, мамонтовы кости На нем рубил хозяин топором! V * * * Позднее наследство, Призрак, зук пустой, Ложный слепок детства, Бедный город мой. Тяготит мне плечи Бремя стольких лет. Смысла в этой встрече На поверку нет. Здесь теперь другое Небо за окном — Дымно-голубое, С белым голубком. Резко, слишком резко, Издали видна, Рдеет занавеска В прорези окна, И, не узнавая, Смотрит мне вослед Маска восковая Стародавних лет. Стихи из детской тетради … О, матерь Ахайя, Пробудись, я твой лучник последний… Из тетради 1921 г. Почему захотелось мне снова, Как в далекие детские годы, Ради шутки не тратить ни слова, Сочинять величавые оды, Штурмовать олимпийские кручи, Нимф искать по лазурным пещерам И гекзаметр без всяких созвучий Предпочесть новомодным размерам? Географию древнего мира На четверку я помню, как в детстве, И могла бы Алкеева лира У меня оказаться в наследстве. Надо мной не смеялись матросы. Я читал им: «О, матерь Ахайя!» Мне дарили они папиросы, По какой-то Ахайе вздыхая. За гекзаметр в холодном вокзале, Где жила молодая свобода, Мне военные люди давали Черный хлеб двадцать первого года. Значит, шел я по верной дороге, По кремнистой дороге поэта, И неправда, что Пан козлоногий До меня еще сгинул со света. Босиком, но в буденновском шлеме, Бедный мальчик в священном дурмане, Верен той же аттической теме, Я блуждал без копейки в кармане. Ямб затасканный, рифма плохая — Только бредни, постылые бредни, И достойней: «О, матерь Ахайя, Пробудись, я твой лучник последний…» * * *
Мы шли босые, злые, И, как под снег ракита, Ложилась мать-Россия Под конские копыта. Стояли мы у стенки, Где холодом тянуло, Выкатывая зенки, Смотрели прямо в дуло. Кто знает щучье слово, Чтоб из земли солдата, Не подымали снова Убитого когда-то? Колыбель Она: Что всю ночь не спишь, прохожий, Что бредешь — не добредешь, Говоришь одно и то же, Спать ребенку не даешь? Кто тебя еще услышит? Что тебе делить со мной? Он, как белый голубь, дышит В колыбели лубяной. Он: Вечер приходит, поля голубеют, земля сиротеет. Кто мне поможет воды зачерпнуть из криницы глубокой? Нет у меня ничего, я все растерял по дороге; День провожаю, звезду встречаю. Дай мне напиться. Она: Где криница — там водица, А криница на пути. Не могу я дать напиться, От ребенка отойти. Вот он веки опускает, И вечерний млечный хмель Обвивает, омывает И качает колыбель. |
