– Они решили загнать нас в ущелье, это навесная стрельба, они не хотят попасть в вас. – Крейн отпустил уздечку. – А ну, вскачь, дьяволица, вперед! – крикнул он кобыле.

Лошадь вскинула голову, всхрапнула возбужденно, прижала уши, дико вытаращила глаза. Потом взметнулась, ее ноги почти вонзились в мягкую землю – Томас и Кейт едва не слетели наземь, – и понеслась к ущелью так, что копыта едва касались земли.

Как только лошадь умчалась галопом, виккамен запылал на скале над ними, освещая тропинку оранжевыми и красными бликами. Там, наверху, был словно совсем другой мир. Серебристое сияние луны, свет от пылавшего чучела из соломы и тряпок, густые тени, отбрасываемые деревьями и скалами. Воздух и земля, огонь и вода творили невообразимое, реальность отступала.

Кейт с отчаянной силой вцепилась в Томаса, ее плащ на ветру плескался и хлопал у нее за спиной. Лошадь галопом неслась по узкой тропе, которая внезапно круто скатилась в глубокую черную лощину, куда не проникал даже свет луны. Томас с трудом удерживал поводья; лошадь вслепую перескочила груду сухих веток и заросли папоротника и бешено рванула через густой подлесок, в темноте потеряв тропу. Запутавшись ногами в сухостое и папоротнике, она вдруг с силой поддала задом, надеясь высвободить задние ноги из растительных пут, и сбросила Томаса и Кейт на землю.

Томас вскочил на ноги, мгновенно выхватил из-за пояса короткий меч и принялся рубить папоротник, чтобы освободить ноги лошади. Как только ему это удалось, она встряхнулась, сбрасывая приставшие к коже последние веточки ежевики, и галопом умчалась вверх, оставив ребят в ущелье одних.

Томас упал рядом с Кейт, она лежала, плотно завернувшись в длинный черный плащ. Стояла мертвая тишина. И непроглядная темнота. Они лежали не шевелясь, ни он, ни она не произнесли ни слова. У Томаса перехватило горло, он почти потерял голову от беспокойства. Ведь он взялся помогать Рафе из мести. Не по доброте душевной не потому, что хотел кому-то помочь в трудную минуту. Он понял сейчас, что на самом деле он хотел только утереть нос Демьюрелу. И вдруг почувствовал, как что-то в нем изменилось и продолжает меняться – что-то неудержимое, как прорастающее горчичное зерно.

Он воткнул кончик короткого меча в землю.

– Нам надо идти. Если мы останемся здесь, то кто бы ни шел за нами, он может схватить нас. С меня уже довольно засад в темноте.

И вдруг он расхохотался, сам не зная над чем. Он просто чувствовал, что его буквально распирает от смеха и все нутро содрогается. Смеясь, он уже смеялся над тем, что смеется. И от этого становилось так хорошо! Неудержимое ощущение радости охватило его. Он хотел унять его, втиснуть внутрь, в себя, но сила радости побеждала, от нее уже болели бока. Томас опять сел на папоротник. Все, что он мог видеть внутренним оком, было лицо Короля, который улыбался ему. И тогда он понял: что бы ни случилось – не важно, бояться им нечего.

Задыхаясь от смеха, он сумел выговорить:

– Мы должны уходить, Кейт.

– Рада видеть, что тебе все это кажется таким забавным: измучиться до полусмерти, спасаясь от погони, грохнуться в глухом лесу с лошади, которая тут же убегает. Очень смешно. Ну, продолжай, что еще отыщешь смешного?

Кейт была в ярости. Это было ее излюбленное состояние.

– Я не знаю, почему смеюсь. Просто не могу удержаться. Знаю одно: все обернется к лучшему. Больше ничего не приходит мне в голову. Все оборачивается к лучшему для тех, кто знает Короля… Так было в том моем сне.

– И этот сон спасет нас? – спросила она.

– Я думаю, спасет, Кейт. – И, чуть помолчав, продолжал: – С тех пор как я встретил Рафу и увидел тот сон, я осознал, что мы живем в мире, который совсем не такой, как я думал. Это все равно как если бы я был слепым и вдруг прозрел. Я просто жил как придется и думал только о себе, о том, что у меня есть, что я собираюсь делать. (Легкий ветер зашуршал в папоротниковых листьях.) Теперь я знаю: в жизни есть что-то большее, чем я. Я обещал помочь Рафе вернуть ему вещь, украденную Демьюрелом. Почему это важно, не знаю, но знаю: так оно и есть. Это что-то такое, ради чего стоит жить. Впервые в моей жизни я нашел нечто такое, во что можно верить, что-то, дающее надежду, что-то, что есть истина.

– Но что же теперь будет, Томас? Когда я пошла с тобой, у меня и в мыслях не было, что я увижу такие вещи, я просто думала, что мы проберемся в усадьбу викария и там найдем нужное Рафе. – Кейт встала и откинула плащ. – Я пошла не из-за Рафы и не из-за того, что он хочет выкрасть принадлежащее ему, я пошла потому… – Она замолчала и опустила голову.

– Так почему, Кейт? – спросил он.

– Теперь это не важно. Мне кажется, я потеряла рассудок, когда нажала на собачку пистолета и застрелила ту тварь.

Томас смотрел на Кейт. Он почти не различал ее лица в темноте. Протянув руку, он нежно коснулся ее щеки. Увидеть, что она улыбалась, он не мог.

– Мы должны идти, Кейт. Я не знаю, где они, позади нас или нет, не знаю, куда ускакал Крейн. Мы пройдем по этому ущелью понизу и потом к усадьбе викария… Увидим, правда ли, что Мартину можно довериться.

Кейт взяла его руку.

– Ты ступай вперед, мне нужно кое-что сделать. Я сразу же тебя догоню.

– Я не оставлю тебя в темноте, подожду чуть подальше, на тропинке.

С этими словами Томас повернулся и через подлесок спустился в ущелье. Кейт подняла плащ с земли, стряхнула с него грязь и терпеливо ждала в темноте.

Несколько минут спустя наверху, над оврагом, показался варригал, он был один. Он пронизывал тьму своими кроваво-красными глазами, которые видели ночью, как днем; чернота ли, солнечный день – ему было все равно. Глубоко в овраге, между двумя деревьями, он увидел низко пригнувшуюся фигуру в плаще, стоявшую на коленях, словно на молитве. Варригал натянул тетиву арбалета и установил серебристо-стеклянную стрелу на деревянную подставку. С бесстрастной четкостью он поднял массивный арбалет из черного металла и прицелился. Мгновенным движением гнусная тварь нажала на ворот, и стрела скрылась во тьме.

Это был мощный удар. Стрела пронзила цель сзади. Варригал удовлетворенно засопел и, пробираясь сквозь папоротниковые заросли, спустился по склону оврага к своей жертве. В грязи между двумя остролистами скомканный плащ покрывал нечто безжизненное. Варригал вскинул свой меч и одним ударом пронзил ткань и самое тело жертвы. Из-под плаща вылетели свитки сухой травы и груды поломанных листьев папоротника. Кейт, оставив свой плащ, которым укутала обломок толстой ивовой ветки и папоротник вместе с травой, исчезла.

До рассвета оставалось еще два часа, однако новость о случившемся ночью уже проникла в коттеджи рабочих и на самый карьер, распространяясь неудержимо, как пожар.

Рассказ о чуде передавался из уст в уста, от мужчины к женщине, из дома в дом. Его обсуждали во дворе пивовара и у бродильных чанов. Люди подолгу не расходились, передавая всем и каждому слух о том, что глухонемой мальчик стал слышать и заговорил. Миссис Ландас взволнованно рассказывала всем встречным и поперечным о чуде, случившемся с ее сыночком, она демонстрировала его как трофей, гордо объявляя, что этот замечательный мальчик – ее сын. Она смыла с лица своего белила и черные мушки, расчесала волосы и теперь, при свете занимавшейся зари, выглядела совершенно обновленной. И никакого джина на завтрак, никакой трубки. Она попыталась даже оттереть коричневый налет на зубах. Для миссис Ландас этот новый день стал действительно началом новой жизни, которую она хотела разделить со своим сыном.

– Можешь считать меня дурой, – сказала она своим сиплым голосом молодой девушке, стоявшей на пороге коттеджа рядом с работным домом, – но я, право, чувствую, что помолодела на десяток лет. – Ее грудь надрывно хрипела, словно раздрызганная гармошка. – С той минуты, как этот черный паренек сделал моего сынка таким хорошим, я все время улыбаюсь. Ты должна повидаться с ним, он настоящий джентльмен, просто ангел. Он говорит такие слова, от которых все внутри у тебя вроде как очищается.