В это мгновение она бросилась за электрошоком.

Я ощутил ее движение и открыл глаза вовремя, чтобы увидеть, как она схватила лежавший на крышке рояля черный пластмассовый предмет размером с трубку сотового телефона и прыгнула ко мне. Лицо ее оставалось бледным и перепуганным. Маленькие голубые молнии плясали между электродами электрошока, и она целилась им мне в живот.

Я взмахнул посохом справа налево, и эта штуковина с жужжанием пролетела мимо меня и угодила в дверной косяк. Я проскользнул мимо нее в комнату и повернулся к ней лицом. Она восстановила равновесие и тоже повернулась ко мне.

– Я не позволю тебе причинить им боль! – прорычала она. – Ни тебе, ни кому еще! Я убью тебя прежде, чем ты до них дотронешься!

Она снова двинулась в мою сторону, и на этот раз страха в ее глазах не осталось ни капли, только злость и мрачная решимость, напомнившие мне на мгновение Мёрфи. В первый раз она смотрела мне в лицо. В первый раз она забыла опустить глаза, и в эту секунду я заглянул ей в душу.

На секунду события, казалось, замедлили свой ход. Я успел разглядеть цвет ее зрачков, строение ее лица. Успел разглядеть достаточно, чтобы понять, где я видел их прежде, почему она показалась мне знакомой. Я успел разглядеть в ее душе страх и любовь, управлявшие каждым ее шагом, каждым движением. Я увидел, что́ побудило ее обратиться ко мне и почему она боялась. Я увидел ее горе и ее боль.

Новые куски мозаики легли на свои места. Поняв эмоции, двигавшие ею, поняв эту ужасную любовь, которую она проявляла даже сейчас, все показалось до обидного очевидным, и я даже почувствовал себя дураком, раз не вычислил этого несколько дней назад.

– Стойте, – сказал или попытался сказать я, когда она снова сунула электрошок мне в грудь. Я уронил посох и жезл на пол и обеими руками перехватил ее запястье. Она вырвалась, нацелила электрошок мне в лицо, и я не стал ей мешать.

Она поднесла его на расстояние каких-то трех дюймов, и я едва не зажмурился – так ярко сиял разряд между электродами. Тут я слегка подул на него, сообщив выдоху некоторый волевой импульс. Щелкнула искра, из черного корпуса вылетел маленький клуб дыма, и электрошок сдох прямо у нее в руках – как, похоже, поступила бы любая электронная штуковина, стоило ей оказаться близко от меня. Черт, да я даже удивился тому, как долго он продержался в моем присутствии. Впрочем, если бы он не накрылся сам, мне ничего не стоило околдовать его.

Я продолжал удерживать ее за руку, но сопротивление ее иссякло. Она смотрела мне в лицо, широко раскрыв глаза, – встреча наших взглядов оказалась потрясением и для нее. Она задрожала, и бесполезный электрошок, выскользнув из ее пальцев, со стуком упал на пол. Я отпустил ее руку, а она все продолжала смотреть на меня.

Меня тоже трясло. Заглядывание в чужую душу никогда не дается легко, и приятным это занятие тоже никак не назовешь. Бог мой, да иногда я даже ненавижу себя за такое умение. Я вовсе не хотел знать, что родители жестоко обращались с ней в детстве. Или что она вышла за человека, который относился к ней, уже взрослой, примерно так же. Что единственной ее надеждой, единственным лучом света в ее замордованной жизни были двое ее детей. Я не успел разглядеть всех двигавших ею мотивов, всю ее логику. Я так и не знал пока, зачем она втравила меня в эту историю, – но я знал почему: исключительно из любви к своим детям.

И это было все, чего мне по большому счету недоставало, – это, и еще одна связь, едва заметное сходство с кем-то, на которое я обратил внимание еще в первую нашу встречу у меня в офисе. Зная эти два куска мозаики, можно было почти без труда уложить на место и остальные.

Монике Селлз потребовалось совсем немного времени, чтобы овладеть собой. Она сделала это с внушающей уважение скоростью, словно привыкла мгновенно натягивать сорванную кем-то маску.

– Я… я прошу прощения, мистер Дрезден. – Она вздернула подбородок и смотрела на меня с видом хрупкой, оскорбленной гордости. – Что вы хотели от меня?

– Всего пару вещей, – ответил я, наклоняясь, чтобы поднять с пола посох и жезл. – Я хочу получить назад прядь моих волос. Я хочу знать, почему вы приходили ко мне в четверг, зачем втянули во всю эту кашу. И я хочу знать, кто убил Томми Томма, Дженнифер Стентон и Линду Рэндалл.

Взгляд Моники расширился еще сильнее, а лицо сделалось еще бледнее.

– Линду убили?

– Вчера вечером, – кивнул я. – И кто-то намерен убрать меня таким же точно образом при первом удобном случае.

На улице громыхнул далекий гром. Еще одна гроза медленно надвигалась на город. Стоит ей разразиться, и мне крышка. Проще простого.

Я посмотрел на Монику Селлз и прочитал на ее лице: она не хуже моего знала про грозу. Она знала об этом, и в глазах ее не было уже ничего, кроме горького, усталого отчаяния.

– Вы должны уйти, мистер Дрезден, – сказала она. – Вам нельзя быть здесь, когда… Вам нужно уйти, пока не поздно.

Я шагнул к ней.

– Вы мой последний оставшийся шанс, Моника. Однажды я уже просил вас довериться мне. Вам придется сделать это еще раз. Вы ведь знаете, что я здесь не затем, чтобы причинять боль вам или вашим…

За спиной Моники приоткрылась дверь, ведущая в коридор. Девочка, почти подросток, с волосами такого же цвета, как у матери, высунула голову в прихожую.

– Мам? – спросила она дрожащим голосом. – Мам, с тобой все в порядке? Хочешь, я вызову полицию?

Мальчик, на год или два младше сестры, тоже высунулся из-за двери. В руках он держал потрепанный баскетбольный мяч.

Я посмотрел на Монику. Она стояла, зажмурившись. По щекам ее катились слезы. Ей потребовалось несколько секунд, чтобы собраться с силами, но она все же сделала глубокий вдох и заговорила с девочкой ясным, спокойным голосом, не поворачиваясь в ее сторону.

– Все в порядке, – сказала она. – Дженни, Билли, марш в детскую и заприте дверь. Живо.

– Но, мам… – начал было мальчик.

– Сейчас же, – добавила Моника, немного повысив голос.

Дженни положила руку брату на плечо.

– Идем, Билли. – Она внимательно посмотрела на меня. Взгляд у нее оказался слишком старым и проницательным для ее возраста. – Пошли. – Оба исчезли за дверью. Щелкнул замок.

Моника подождала, пока они выйдут, и разразилась рыданиями.

– Прошу вас… Пожалуйста, мистер Дрезден. Вы должны уйти. Если вы останетесь здесь, когда начнется гроза, если он узнает… – Она закрыла лицо руками и всхлипнула.

Я шагнул к ней. Я не мог обойтись без ее помощи. Какую бы боль она ни испытывала, мне нужна была ее помощь. И мне казалось, я знаю имена, чтобы назвать ей.

Порой и я умею быть ужасным до невозможности.

– Моника. Пожалуйста. Меня загнали в угол. У меня нет выбора. Все, что я узнал, ведет сюда. К вам. И мне некогда ждать. Мне нужна ваша помощь, пока я не взорвался, как Дженнифер, и Томми, и Линда. – Я искал ее взгляд, и она встретилась со мной глазами и не отвела их. – Пожалуйста. Помогите мне. – Я смотрел в ее глаза и видел в них страх, и горе, и усталость. Я просил у нее больше, чем она могла позволить себе дать мне.

– Хорошо, – прошептала она, повернулась и шагнула в сторону кухни. – Хорошо. Я расскажу вам все, что знаю. Но помочь вам мне нечем. – Она задержалась в дверях и оглянулась на меня. Слова ее падали со свинцовой убежденностью абсолютной, стопроцентной истины. – Вы все равно уже ничего не сможете поделать.

Кухня у Моники Селлз оказалась веселой, яркоокрашенной. Она коллекционировала мультяшных коров, и стадо их заполонило все стены и дверцы шкафов и холодильника. За окном, позвякивая, висела батарея разноцветных стеклянных бутылок. На улице завывал ветер: гроза подступала все ближе. Большая, приветливая корова-часы на стене покачивала хвостом-маятником: тик-так, тик-так…

Моника присела за стол, подобрала ноги под себя и чуть успокоилась. Кухня, догадался я, служила ей святилищем, местом, куда она укрывалась, когда ей становилось плохо. Помещение носило следы заботливого ухода и сияло чистотой.