Я дал ей успокоиться еще немного – совсем немного, потому что времени у меня не оставалось. Я почти кожей ощущал, как электризуется воздух в ожидании грозы. Я не мог позволить себе игру в щадящем режиме. Я как раз собирался открыть рот, чтобы поторопить ее, но она опередила меня:

– Задавайте вопросы. Вы спрашиваете, я отвечаю. Сама я не знаю, с чего начать.

– Ладно, – сказал я и прислонился к кухонному столу. – Вы ведь знали Дженнифер Стентон. Вы с ней в родстве.

Выражение лица ее не изменилось.

– У нас обеих материнские глаза, – кивнула она. – Моя младшая сестренка всегда была бунтаркой. Она сбежала из дому, чтобы стать актрисой, а вместо этого стала проституткой. И это ее по-своему устраивало. Я всегда хотела, чтобы она покончила с этим, но не думаю, чтобы она сама хотела того же. Не знаю.

– Полиция еще не связывалась с вами по поводу ее смерти?

– Нет. Они звонили родителям, в Сент-Луис. До них еще не дошло, что я тоже живу в Чикаго. Но конечно же, кто-нибудь скоро до этого дознается.

Я нахмурился:

– Но почему вы не обратились к ним? Почему пришли ко мне?

Она подняла на меня усталый взгляд:

– Полиция бессильна помочь мне, мистер Дрезден. Неужели вы всерьез думаете, что они мне поверят? Они будут смотреть на меня как на умалишенную, если я начну рассказывать им про заклинания и ритуалы. – Она поморщилась. – А может, они и будут правы. Иногда я сама не знаю, в своем я уме или нет.

– Поэтому вы обратились ко мне, – кивнул я. – Но почему тогда вы не рассказали мне всю правду?

– Как я могла? – спросила она. – Как я могла явиться в офис к совершенно незнакомому человеку и рассказать ему… – Она всхлипнула и зажмурилась, чтобы не разреветься.

– Что рассказать, а, Моника? – спросил я, стараясь говорить как можно мягче. – О том, кто убил вашу сестру?

За окном позвякивали на ветру бутылки. Веселая корова на стене громко тикала, покачивая хвостом. Моника Селлз набрала в грудь воздуха и зажмурилась. Я видел, как она собирает воедино клочки остававшегося у нее мужества. Я уже знал ответ, но мне нужно было услышать его от нее самой. Мне нужно было знать наверняка. Я пытался убедить себя в том, что ей самой полезно повернуться к этому лицом, произнести это вслух. Не знаю, не знаю – я уже говорил, что лжец из меня никудышный.

Моника крепко-крепко сжала кулаки.

– Господи, помоги мне, – сказала она. – Господи. Это мой муж, мистер Дрезден. Это сделал Виктор.

Я думал, она разразится слезами, но вместо этого она еще туже сжалась в комок, словно ожидала, что ее сейчас начнут бить.

– Вот почему вы хотели, чтобы я нашел его, – услышал я собственный голос. – Вот почему послали меня искать его в домик на озере. Вы знали, что он там. Вы знали, посылая меня туда, что он увидит меня. – Я говорил тихо, почти без злости, но слова мои били в Монику с силой дробящей камень кувалды. Она вздрагивала от каждого.

– Я не могла иначе, – простонала она. – Господи, мистер Дрезден. Вам не понять, каково это. И он делался все хуже и хуже. Он ведь поначалу совсем не плохим был человеком, но делался все хуже, и я боялась.

– За детей, – уточнил я.

Она кивнула, потом низко опустила голову, коснувшись лбом коленей. И тут слова полились из нее – сначала медленно, по одному, потом все быстрее и быстрее, словно она не могла больше сдерживать их чудовищный вес. Я слушал, не перебивая. Я оставался в долгу перед ней, разбередив ее чувства, заставив выговориться передо мной.

– Он никогда не был плохим человеком, мистер Дрезден. Вы должны понять. Он работал как лошадь. Он старался ради нас, чтобы мы жили лучше. Мне кажется, это все потому, что он знал, что мои родители были так богаты. Он хотел давать мне столько же, сколько могли они, но не мог. Это раздражало его, злило. Иногда он срывался. Но ведь так плохо было не всегда. И он мог быть иногда таким добрым, нежным. Я надеялась, может, дети помогут ему уравновесить характер. Билли исполнилось четыре года, когда Виктор увлекся магией. Не знаю, где он это подцепил. Но он сделался прямо как одержимый. Он начал таскать домой книги целыми стопками. Всякие странные вещи. Он врезал замок в дверь, ведущую на чердак, и по вечерам запирался там. Иногда он даже на ночь там оставался. Иногда, по ночам, мне казалось, будто я слышу там, наверху, всякое. Голоса. Или такое, что и голосом не назовешь. – Она вздрогнула. – Он сильно изменился. Он начинал злиться, и тогда происходили всякие вещи. Занавески загорались по краям. Или посуда летела с полок на пол и билась. – Она подняла голову и затравленно посмотрела на своих веселых коров, словно пытаясь удостовериться в том, что те еще здесь. Он кричал на нас по поводу и без повода. Или начинал смеяться на ровном месте. Он… Он видел всякое. Вещи, которых я не видела. Я думала, он сходит с ума.

– Но вы не пытались остановить его, – негромко заметил я.

Она мотнула головой:

– Нет. Господи, прости. Я не могла. Мне пришлось привыкнуть вести себя тихо, мистер Дрезден. Не поднимать шума. – Она судорожно вздохнула. – Потом как-то раз он пришел ко мне и разбудил среди ночи. Он заставил меня выпить что-то. Он сказал, что это откроет мне глаза, поможет понять его. Что, если я выпью, увижу все то, что видит он. Что он хочет, чтобы я его понимала, ведь я его жена. – На этот раз она начала плакать, но тихо. Слезы беззвучно катились по ее щекам, стекая к уголкам рта.

Еще один кусок со звонким щелчком лег на место, где, как я догадывался, ему и полагалось находиться.

– «Третий глаз», – сказал я.

Она кивнула.

– И… Я увидела, мистер Дрезден. Я увидела его.

Лицо Моники перекосилось, словно ее вот-вот стошнит. Я мог ее только пожалеть. Увидеть то, что проявляет внезапно открывшееся Внутреннее Зрение, не понимая, что это такое, что с тобой происходит; увидеть человека, за которого ты выходила замуж, от которого родила детей, – увидеть его таким, каким он есть на самом деле: обуреваемым алчностью и жаждой власти… черт, это все равно что попасть в ад. И ведь это останется теперь с ней навсегда. Ей никогда не избавиться от этих воспоминаний, никогда не заслониться от образа ее же собственного мужа – монстра.

– Я хотела еще, – продолжала она торопливым шепотом. – Даже когда все прошло, даже хоть это было ужасно, я хотела еще. Я старалась не показывать этого, но он и так знал. Он заглянул мне в глаза и все понял, мистер Дрезден. Как вы только что. И он начал смеяться. Так, будто в лотерею выиграл. Он целовал меня, он был так счастлив. А меня от этого только тошнило. Он начал делать больше этого зелья. Все больше и больше, и все ему не хватало. Он прямо зверел, бесился от этого. А потом вдруг понял, что у него получается больше, когда он сердится. Он любые поводы придумывал, чтобы злиться. Доводил себя до белого каления. И все равно этого тоже не хватало. – Она судорожно сглотнула. – Вот тогда… тогда…

Я вспомнил перепуганного развозчика пиццы и комментарии Тук-Тука насчет людских занятий «спортом».

– Тогда до него дошло, что он способен улавливать эмоции других людей, – подсказал я. – И использовать их в качестве растопки для его магии.

Она кивнула и съежилась еще сильнее.

– Поначалу ему хватало меня одной. Он пугал меня. И после этого я была как выжатая. Потом он обнаружил, что для того, чем он занимается, лучше подходит похоть. Тогда он принялся искать. Ну, тех, кто создавал бы ему фон. Как он их называл, «инвесторов». – Она с мольбой во взгляде посмотрела на меня. – Пожалуйста, мистер Дрезден. Вы должны понять. Это не всегда было так плохо. Порой я почти видела его прежнего. Когда мне казалось, что он вот-вот вернется к нам.

Я пытался смотреть на нее с состраданием. Но не уверен, что ощущал что-нибудь, кроме гнева на то, что кто-то мог так обращаться с собственной семьей – да и с кем угодно другим, если на то пошло. Должно быть, эти эмоции довольно ясно читались на моем лице, потому что Моника быстро отвела взгляд и испуганно зажмурилась. Она заговорила еще торопливее, словно пытаясь унять мою злость. Похоже, ей не впервой было пытаться унять чужую злость отчаянными словами.