Ко мне подскочил Семка:

— Рядовой Корзинкин, срочно к капитану Гайгарову!

Капитан жил на краю десантского лагеря под натянутым, как палатка, и разрезанным с одной стороны для входа парашютом. Вход в тот момент был распахнут. Капитан стоял под куполом парашюта, сверкающий медалями, значками на груди и звездочками на погонах.

Я взял под козырек и доложился:

— Связной командира пятой воздушно-десантной бригады рядовой Корзинкин.

— С чем пожаловал?

— Комбриг приказывает вам немедленно следовать с вашим подразделением в Черный лес в распоряжение штаба бригады.

Капитан Гайгаров спросил, почему штаб бригады переведен в Черный лес, много ли у подполковника Сидорова войск. Когда я перечислял войско: «комбриг Сидоров, капитан Сорокин, переводчица, лейтенант Гущин с бойцами…» — Гайгаров считал по пальцам и ухмылялся. Я назвал всех, последним себя.

— Вот это армия… — сказал Гайгаров, потом отрубил резко: — Я командир этого подразделения и в данный момент не подчиняюсь никому, кроме Родины. Рядовой Корзинкин, идите в группу рядового Загибаева и ждите моих приказаний!

— Не могу. Я обязан вернуться к подполковнику Сидорову.

На мое «не могу» и «обязан» Гайгаров как заорет:

— Рядовой Корзинкин, слушай мою команду! Кр-ру-угом… М-марш! Ать-два, ать-два! Мало слов — могу внушить пулей.

Не стараясь и даже совсем не желая того, я сильно подогрел разногласия в отряде. По многим маленьким костеркам в лагере было ясно, что десантники обычно держались небольшими группами. А тут все сбежались в одну толпу, позабыли костерки и картошку, которая пеклась в них. Позабыли и десантское правило жить тихо и шумели:

— Пошли в Черный лес! В Черный! В бригаду!

Когда узнали, что комбриг жив, сильней потянулись к нему. Они побыли в одиночестве и поняли, какое счастье жить среди своих, в большой воинской части, жить, не боясь, что ударят в затылок.

Из своего шелкового парашютного шатра выходит Гайгаров и командует:

— Отряд, стройся!

Построились.

— По порядку номеров рассчитайсь!

Рассчитались. В отряде сто пятьдесят один человек.

Гайгаров прошелся вдоль всей шеренги, кое-кому прочитал мораль за растрепанный, бабий вид, за недостачу пуговиц.

Постоял и заговорил:

— Товарищи десантники, к нам прибыл связной из штаба бригады. Обстановка в десанте такова, что мы должны действовать самостоятельно. Объявляю наш отряд отдельным воздушно-десантным особого назначения. Командовать отрядом буду я. Лейтенанта Капустина назначаю своим помощником.

Потом Гайгаров развернул список и разделил личный состав отряда на четыре группы: разведчиков, автоматчиков, пулеметчиков, снабженцев. Несколько рядовых повысил — сделал младшими сержантами, а Семку Загибаева произвел сразу в сержанты.

Я попал в группу снабженцев, под начало вновь испеченного сержанта Семки Стромкого.

Основное настроение в отряде — к товарищам, на сборный пункт, к комбригу Сидорову, поближе к нашей главной армии. Мало кого соблазняют замыслы Гайгарова. Свои замыслы капитан держит в секрете от солдатской массы: война, десант, кругом противник… Как можно без тайн! Но через приближенных капитана тайна помаленьку фильтруется к нам, солдатам.

Он решил показать себя, сделать дерзкий рейд по тылам противника.

В том же лесу скопилась вторая группа десантников, около сотни человек. Прознав об этом, Гайгаров наладил туда разведку. Она донесла, что группа, можно сказать, беспризорна: командует ею сержант. Тогда Гайгаров сам явился туда, чтобы принять командование, но чуть раньше его эту группу нашел и возглавил Брянцев, тоже капитан. Начались трудные переговоры. Гайгаров хотел соединить обе группы под своим командованием, агитировал Брянцева на рейд по тылам противника, а Брянцев тянул к командиру бригады.

У Брянцева нашелся единомышленник — лейтенант Капустин. Он старался вразумить Гайгарова: надо заниматься не мелкими налетами — булавочными уколами, а искать десантников, собирать бригаду. Чем больше приведем мы людей к комбригу, тем лучше. Теперь это наша святая партийная задача. А капитан не слушал, даже сердился на своего помощника. Шепчут, что собирается заменить его.

Все решилось довольно скоро. Десант полон неожиданностей, — послышался и стал нарастать басистый гул бомбовозов. А впрочем, это не было особой неожиданностью: такой гул слышен почти всегда, то ближе, то дальше. Сейчас он уже прямо над нашими головами.

В вечернем красновато зоревом небе идут вражеские самолеты. Передний, поравнявшись с нашим лагерем, резко пикирует, в этот момент от него отделяется знакомая-знакомая темная продолговатая штучка — фугасная бомба — и раздается сперва тоже знакомый, сверлящий уши визг падения, а через секунду — обвальный грохот взрыва.

Как побитые псы, тысячей побитых псов воют в небе вражеские самолеты. Лес горит. Земля в разных местах вдруг вспухает, дыбится и летит вверх, разваливаясь на лету глыбами, комьями, мелкой пылью. Летит вместе с деревьями, сломанными надвое, натрое, разбитыми в щепу, которые продолжают гореть и в полете. Кругом дико мечется пламя. Налетает жаркими, обжигающими порывами взбаламученный воздух.

Неприятель непрерывно освещает нас ракетами, сбрасывает зажигательные и фугасные бомбы. Мы все время быстро идем среди пожара и взрывов.

Впереди всех с пистолетом в руке идет Гайгаров, вертит головой, как флюгер на вихревом ветру, и клянет самыми последними словами фашистов, Гитлера, фугаски, ракеты, бога, душу и…

При выходе из леса фашисты окружают нас. Мы идем на прорыв. Как отбойные молотки, трещат пулеметы и автоматы, свиристят пули, охают с треском гранаты. Наш отряд редеет. Но мы рвемся вперед.

В самом конце боя ранили Гайгарова, ранили сильно, в пах. Солдаты выволокли его на шинели.

Мы скрылись в нескошенной кукурузе. Густая, лопушистая, она укрыла нас от света вражеских ракет. Самолеты наугад сбросили несколько зажигательных бомб, но кукуруза спасла нас и от пожара: она была еще сочная, не горючая.

Уцелели сто два человека, а сорок девять потеряны: убиты, схвачены противником, остались в лесу.

Кто сидит, кто лежит. Лейтенант Капустин, взявший на себя командование отрядом, переползает от одного к другому, коротко освещает фонариком и спрашивает:

— Цел? Ранен? Где? — И тут же приказывает здоровым, чтобы раненому сделали перевязку.

Подполз к Гайгарову:

— Ранен? Сильно?

— Да, скверно.

Мне Капустин обрадовался особенно:

— Жив, цел? Молодец. Отдыхай и продолжай свое дело. Поброди, поищи здесь, не окажутся ли ребята из нашего отряда.

Перевязав раненых, отряд уползает в сторону Черного леса. Надо как можно дальше уйти до рассвета.

Гайгарова, завернутого в шинель, волокут три десантника.

Шагов двести — триста я иду вместе с отрядом, остаться сразу одному не хватает духу, и отстаю постепенно, помаленьку.

Опять весь божий свет мой, куда захочу, туда и поворочу.

Надо искать деревню, людей.

Деревня нашлась в самое подходящее время: люди уже просыпаются, не надо будить, но еще темновато, и нет большой опасности, что меня увидят фашисты. В первых двух домах не замечают моего стука, в третьем говорят:

— Стучись в хату рядом. Там живет хлопец из ваших, примак. Будет тебе и хлеб и питье.

Иду туда. Через невысокий плетень видно, что дверь в сенцы приоткрыта. Шагаю через плетень и прямо, без стука, в хату. На табуретке возле двери сидит паренек в одном нижнем белье и собирается надевать брюки. Увидев меня, он роняет брюки на пол и отступает к столу. Лицо удивленное, испуганное. Молчит. Молчу и я. Довольно долго меряем друг друга глазами. Потом я начинаю спрашивать: кто он, какой воинской части, как очутился здесь?.. Паренек отвечает неохотно, скупо, с недомолвками. Оба говорим полушепотом, громче опасно, тревожно обоим. Он даже больше в тревоге, чем я.