тера, он читает нам первую главу «Саламбо». Удивительная
способность перенестись воображением в страну своей фанта
зии, добиться правдоподобия с помощью искусного сочетания
«местных колоритов» всех античных и восточных цивилиза
ций, — есть что-то одуряющее в этом изобилии красок и арома
тов. Но детали производят больше впечатления, нежели целое,
и не хватает двух вещей — красок картин Мартина, а в от
ношении стиля — бронзовой фразы Гюго.
Дома мы обнаруживаем рукопись «Филомены», которую
возвращает нам Леви, сопровождая письмом, где он выражает
сожаление: слишком мрачный сюжет. А мы думаем, что, на
пиши мы роман общедоступный, подражательный, плоский,
один из тех, которые пишут все, — роман, уже привычный для
публики, — книгу нашу немедля напечатали бы. Все горе
сти, которые сопровождают наш путь в литературе, являются
долгим искуплением великого греха: мы повинны в том,
299
что хотим заниматься настоящим искусством и занимаемся
только им.
Право же, люди и обстоятельства, издатели в публика, ре
шительно все в нашем окружении и в наше время словно сгово
рились, чтобы наш путь в литературе был более труден, более
тернист, усеян неудачами и горькими обидами, чем у кого-либо
другого; итак, теперь, после десяти лет успеха, борьбы, труда,
после всех этих нападок и похвал прессы, мы, быть может, вы
нуждены будем издать за собственный счет эту книгу, в ко
торую мы вложили самих себя. Нет, в наши дни удача не сопут
ствует честному труду, труду добросовестному и верному идеа
лам, — в дни, когда платят две тысячи восемьсот франков за
один куплет Кремье для возобновленной «Бараньей ноги» *.
Удивительно, как по утрам, когда переходишь от сна к му
чительной яви, к враждебной нам реальности, мысль наша, едва
пробудившись, вновь инстинктивно стремится спрятаться в
сон, юркнуть в него, как под одеяло.
21 марта.
< . . . > В мире цивилизованном не больше справедливости,
чем в эпоху дикости. Прежде закон устанавливали те, у кого
был кулак, — ныне право на стороне тех, у кого есть протек
ция. < . . . >
Тип для романа или комедии: господин, у которого на каж
дый случай жизни есть раз навсегда установленные и записан
ные правила поведения. Например: «Никогда не колебаться,
когда нужно выбирать между удовольствием и долгом прили
чия, — всегда жертвовать долгом... Никому не оказывать услуги,
пока тебя не попросят о ней два-три раза» и т. п. < . . . >
Понедельник, 25 марта.
< . . . > Подлость, трусость, вот — повторяю это который уж
раз! — главный порок буржуазии. В прежние времена бывали
семейные ссоры; теперь — полюбовные сделки. Некто, знающий
семейную тайну своих родственников, которых ненавидит,
является к ним в дом с букетом фиалок, а его приглашают к
обеду за этот букет фиалок и за то, чтобы он молчал. Есть
родственники, которых все терпеть не могут, а все же терпят
и каждый вечер потчуют чаем. Подлость здесь обоюдная.
300
Воскресенье, 31 марта.
< . . . > В наших «Литераторах» есть два рода персонажей, их
следует строго различать. Первые — попросту портреты, вторые
имеют прототипы, но созданы и разработаны нами.
Молланде
прототип:
Монселе
Нашетт
—
Шолль
Кутюра
—
Надар
Монбайар
—
А. до Вильмессан
Флориссак
—
А. Гэфф
Помажо
—
Шанфлери
Брессоре
—
Руайе
Лалиган
—
Ги
Фаржас
—
Тюрка
Гремерель
—
Обрие
Пюиссинье
—
граф де Вильдей
Мальгра
—
Вене
Бурниш
—
Клоден
Жиру
—
А. Валантен
Массон
портрет:
Т. Готье
Буароже
—
Т. де Банвиль
Ремонвиль
—
П. де Сен-Виктор
Грансе
смесь
Пенгийи и С. Нантейля
Ла Кpecи
портрет:
Анна Делион
Нинетта
—
Жюльетта-Марсельеза
Марта
—
Мадлена Броан
1 апреля.
Нынче вечером мы на генеральной репетиции пьесы в «Те
атральных развлечениях» *, — в пьесе полно женщин. Все это
напоминает раздачу призов в доме терпимости. Такой род теат
ральных увеселений есть откровенное щекотание всех низмен
ных инстинктов толпы. Не придумали ничего лучшего, как
нарядить всех этих женщин в военный костюм. К дереву шо
винизма прививают черенок приапизма. Если у женщины хо
роший зад и не слишком кривые ноги, да при этом она еще
спасает французское знамя, — разве это не величественно?
Точь-в-точь Слава, которую показывают в Салоне!
Человеку свойственно чувство отвращения к действительно
сти. Опьянение вином, любовь, труд — вот те идеальные воз
буждающие средства, с помощью которых он старается уйти
от нее.
301
3 апреля.
Наш юный родственник Лабий, приглашенный сегодня к
обеду, сообщает нам, что у них в коллеже — он учится в кол
леже Роллена — ученик чувствовал бы себя обесчещенным и в
собственных глазах, и в глазах товарищей, если бы позволил
себе выйти за пределы коллежа в казенной форме. У маль
чишки часы с цепочкой, дорогое платье, цилиндр, который
стоит двадцать два франка. В этом наряде — вся его сущность.
Решительно ничего детского — никакой непосредственности,
никакой веселости, никакого интереса к играм; но зато мысли
о выгодных знакомствах, нюх к тому, что прилично, желание
войти в так называемое хорошее общество, стремление проник
нуть в определенный клуб, иметь карету с такой-то упряжкой.
Будущий хлыщ — вот ребенок нашего времени. Растет по
коление, которое будет состоять из одних хлыщей. Все эти
мальчуганы, которые завтра станут мужчинами, уже сейчас
старее своих отцов. Они не будут знать никаких страстей, кроме
страсти к комфорту, никаких правил, кроме правил при
личия. Это будут парижане эпохи упадка, парижане Жокей-
клуба. Головы их будут заняты только танцовщицами Оперы,
скачками, марками вин. В двадцать лет жизнь их будет заранее
расписана до самой старости. Никаких безумств — уж этого они
себе не позволят.
Какова будет история, сотворенная этим поколением? Куда
катится общество Второй империи? И во что превратят эти
люди ту штуку, что билась некогда в груди Франции, —
сердце, которое подсказывает умам отважные поиски, вооду
шевляет народы, поднимает нации на великие деяния, делает
честь и совесть достоянием всего общества?
Четверг, 4 апреля.
< . . . > После напряженной работы появляется желание
как-то растратить себя, потребность в самых неприхотливых,
даже грубых шутках, в блаженной глупости, обычно прояв
ляемой в бесконечном повторении одного и того же, в разгово
рах с любовницей, ребенком, слугою. И это я замечаю не
только у себя, но и у других людей умственного труда, совсем
непохожих на нас — у Шарля Эдмона и Гаварни, например.
Есть только два рода подлинных художников — художники
примитива и художники упадка. Все другие не в счет.
302
Воскресенье, 7 апреля.
Вторую половину воскресного дня проводим у Флобера, Его
рабочий кабинет весь залит солнцем — окна выходят на буль
вар Тампль; стенные часы золоченого дерева в виде фигуры
Брамы; у окна большой круглый стол, на нем рукопись; боль
шое медное блюдо, украшенное персидскими арабесками; в
глубине — кожаный диван, над ним — слепок с неаполитан
ской Психеи *. В комнате полно народу: похожий на патриарха
