завивались панталоны на костюмах, изобретенных Гаварни;

под мышкой — трость, во рту — потухшая трубка.

В дождь, ветер, мороз и снег, не обращая внимания на по

году, он ходит туда и сюда, поблизости от Отейльских ворот,

что-то бормочет, спорит сам с собою, сердится, горячится, гля

дя в пространство, голос у него резкий, как трещотка, — это

какой-то маньяк. В воскресенье, когда мы на минутку присели

в зале ожидания, среди веселых людей, потоком спускавшихся

с железнодорожной лестницы, мы видели, как он вытащил из

кармана маленькую черную книжку, молитвенник, с виду анг

ликанский, почитал ее немного, потом опять продолжал свою

прогулку.

Его очень часто сопровождает тоненький мальчуган, изящ

ный, хрупкий и зябкий, который виснет у него на руке и ле

ниво тащится за ним, — бледный, усталый подросток; старик

говорит с ним резко и в бурных порывах своего нервного воз

буждения все время дергает его и заставляет поворачиваться.

Но мальчик его не слушает, взгляд его теряется вдали, он

смотрит перед собой большими черными глазами с длинными,

в палец, ресницами, — прекрасными грустными глазами боль

ного; кашне, которым почти всегда закутана его шея, оберты

вает ее грациозно, как если бы это была шаль, и придает всему

624

его облику чувственную мягкость, словно это не мальчик, а

молодая женщина с короткими волосами.

Зачем нам наводить справки об этих людях? Нам больше

нравится мечтать об их жизни и, может быть, в один прекрас

ный день придумать ее.

Недавно у нас произошла одна история с Сент-Бевом, с на

чала до конца довольно странная. После того как он резко и

ненавистнически выступил против нашего романа, проявив

словно личную враждебность к нашей героине, он сообщил нам

через Шарля Эдмона, что намерен написать о нас две статьи

в «Тан». Но предупредил нас, что мы должны будем принять

их «приятные и неприятные стороны», — он, впрочем, надеется

в той же газете получить от нас ответ на свою строгую кри

тику. Мы сразу же ухватились за предложение Сент-Бева и за

любезно предоставляемую возможность ответить ему.

Мы зашли к нему и договорились обо всем, но через неко

торое время встретили одного знакомого, который сказал нам,

что Сент-Бев не пишет статей и говорит, что это по нашей вине.

Мы написали ему. Он ответил письмом, именуя нас в обращении

не «любезными друзьями», а «любезными господами», —

письмом смущенным, запутанным, в котором он намекал, что

его отношения с принцессой не позволяют ему сейчас написать

обещанные статьи. Уже прочтя первые слова этого письма, я

понял, что дело тут в сплетнях каких-нибудь врагов, какого-

нибудь шпиона, присутствовавшего на обедах по средам, может

быть, Тэна...

Ну что ж, значит, до конца, до гробовой доски Сент-Бев

остается таким, каким он был всю жизнь, — человеком, который

в своей критике всегда подчинялся бесконечно мелким, нич

тожным соображениям, личным расчетам, зависел от всяких

домашних ценителей! Критик, который никогда ни об одной

книге не судил свободно, со своей личной точки зрения!

Причина всего этого заключается в том, что он собирается

в настоящий момент порвать с друзьями принцессы, но хочет

создать впечатление, что ссора исходит от них.

18 апреля.

< . . . > Прочел сегодня о проектах, которые строил Бальзак.

Он заслуживал того, чтобы прожить десятью годами больше, —

так же как Гюго десятью годами меньше.

625

1 мая.

Какой счастливый талант — талант художника по сравне

нию с талантом писателя. У первого — приятная деятельность

руки и глаза, у второго — пытка мозга; для одного работа —

наслаждение, для другого — мука!

5 мая.

< . . . > Мы укрылись от дождя на паперти Отейльской

церкви. Там мы прочли, что господин аббат по фамилии Обс-

кюр — да, именно Обскюр 1, — «специально занимается брако

сочетаниями».

Нам кажется, что книги, которые мы читаем, написаны с

помощью пера, разума, воображения, мысли авторов. Ориги

нальность же наших книг состоит в том, что они написаны не

только с помощью этого: они созданы ценой наших нервов и

наших страданий, так что у нас на каждый том затрачивались

не только мысли, ко и нервы и чувства. <...>

15 мая.

Вдоль решетки зоологического сада, по направлению к боль

нице Милосердия, санитары несут на больничных носилках

старушку, — в ногах у нее зонтик, возле нее маленький клеен

чатый саквояж; она лежит, укрытая шалью, на подстилке из

грубого шерстяного одеяла; с лиловой шляпы откинута чер

ная вуаль, так что видно лицо умирающей, ее глаза, которые

неопределенно блуждают по снующим мимо нее живым людям.

Время от времени усталые санитары, чтобы вытереть пот со

лба, ставят носилки на тротуар, как бы делая остановку на

станциях агонии.

22 мая.

У Мишле.

Несмотря на годы и долгую работу, этот убеленный седи

нами старик еще молод, сохранил живой ум и по-прежнему так

и брызжет яркими словами, красноречием и парадоксами.

Говорим о книге Гюго *. Мишле считает, что роман — это

требующее огромных усилий создание чуда, то есть нечто прямо

противоположное тому, чем занимается историческая наука,

«великая разрушительница чудес». И по этому поводу он при

водит в пример Жанну д'Арк *, которая уже перестала быть

1 Буквально: темный ( франц. ) .

626

чудом после того, как он показал всю слабость и недостаточ

ность английской армии и противопоставленную ей концентра

цию и собранность французских войск.

Он представляет себе Гюго не как Титана, а как Вулкана,

как гнома, кующего железо в большой кузнице, в глубине зем

ных недр... Прежде всего это создатель эффектов, влюбленный

в чудовищ: Квазимодо, «человек, который смеется», — именно

эти чудовища создали его книгам успех; даже в «Тружениках»

весь интерес романа сосредоточен на спруте... У Гюго есть

сила, большая сила, и он подстегивает, перевозбуждает ее, —

это сила человека, который всегда гуляет под порывами ветра

и два раза в день купается в море.

Потом Мишле говорит о трудностях создания современного

романа, состоящих в том, что среда теперь мало меняется; и,

видимо, не слушая наших возражений, он переходит к «Па

меле» *, большой интерес которой состоит для него в измене

нии тогдашних нравов, — в превращении старого английского

пуританизма в методизм, в его приспособлении к человеческим

интересам и к практике жизни, которое началось с того дня,

когда Уэсли сказал, что «у святых должны быть свои обязан

ности».

«Памела, — говорит Мишле, подчеркивая свои последние

слова улыбкой, — Памела, одновременно тип молодой женщины

и магистра!»

В беседе мы касаемся выборов. Он сообщает нам любопыт

ную вещь: народ говорит не «будущая революция», а «буду

щая ликвидация». В наше время, когда царствует Биржа, гнев

народа заимствует свой язык из финансового жаргона. <...>

23 мая.

Книга Флобера, его парижский роман, закончена. Вот, на

зеленом сукне его стола, рукопись, в специально изготовленной

для этого случая папке, с названием, от которого он упорно

не хочет отказаться: «Воспитание чувств» — и с подзаголов

ком: «История молодого человека».

Он собирается послать ее переписчику, ибо, с тех пор как

Флобер начал писать, он хранит, с каким-то благоговением,

бессмертный памятник своих сочинений, переписанных от