физической и духовной. < . . . >

592

Типы для пьесы или романа — эти буржуа, создавшие для

себя королевство, гаремы, министерство, правительство, прессу,

газеты, театр, жизнь, в которой они командуют и тешат свою

гордость, свою жажду удовольствий, как, например, Беназэ или

этот здешний Каллу.

4 июля.

В кофейне Парка.

За моей спиной сидели какие-то священники и буржуа, ко

торые сначала со страстью спорили о существовании бога, а по

том с тою же страстью стали спорить о значении «пустышки»

при игре в домино.

18 июля.

<...> От всякого чрезмерного величия, созданного челове

ком для человека и превышающего человеческие масштабы, лю

дям становится грустно. Версаль — пример меланхолии, кото

рой веет от всякой пирамиды. Только величие природы, лесов,

гор не подавляет человека грустью.

Сен-Гратьен, 21 июля.

За последние месяцы мы замечаем у принцессы приступы

сангвинического раздражения, вспышки гнева, возникающие

по адресу кого угодно, по любой причине; стремление всем про

тиворечить, резко и грубо, с почти глупой злобностью. Ве

роятно, это происходит из-за каких-то неясных, затаенных огор

чений. Быть может, она уже предчувствует падение государст

венной власти, а то, быть может, подозревает, что ей изменяет

Ньеверкерк?

22 июля.

Вчера утром я читал Готье главы из «Госпожи Жервезе».

Готье, который из искренних дружеских чувств пользуется вся

кой возможностью представить нас в выгодном свете, похвалил

этот роман принцессе. И вот у нее разыгралось любопытство,

она захотела, чтобы мы прочли ей роман, она почти ревнует

нас из-за этого к Готье. Видно, уж невозможно будет укло

ниться, хотя мы по опыту знаем, что ничего приятного из всего

этого не получится. При любом чтении, даже при чтении ше

девра, принцессу одолевает такая скука, подобную которой мне

не случалось наблюдать ни у кого другого, и кажется, что за

эту скуку она сердится на самого чтеца.

38

Э. и Ж. де Гонкур, т. 1

593

Итак, в хорошеньком будуаре, рядом с ее спальней, я читаю

ей семь или восемь глав. Она слушает уныло, с недовольным

видом, словно наше сочинение чем-то ее оскорбляет. Но, боже

мой, зачем это венценосцы хотят интересоваться тем, что их не

интересует?

— Уф! — говорит Готье после этого тяжкого сеанса, во

время которого он два-три раза отважился воскликнуть: «Как

хорошо!» — Я сильно призадумался над тем, что она сказала

мне о романе госпожи Санд: он ей так понравился потому, что

там есть женщина с красивыми руками...

Сегодня вечером появился Тэн, которого мы не видели со

времени его женитьбы. Разряженный, напыженный, смущен

ный и растолстевший. С фатоватым видом говорит принцессе,

что не привез к ней свою жену только потому, что той нездоро

вится.

Меня он спрашивает, «как поживает господин Флобер».

Господин Флобер! По-моему, он хватил через край, этот препо

даватель, бывший студент Нормальной школы, превратившийся

в буржуа, уже надутый важностью крупного университетского

чиновника и говорящий так, словно он сидит в своем будущем

кресле министра. Министра? А почему бы и нет? У него есть

очки, талант — нечто среднее между Монтескье и Марселе-

ном, — наконец, удачливость и карьера педанта.

Едва усевшись, он принялся читать принцессе лекцию о сле

пых, которыми он занимается для своей книги «Об уме». И это

угрожало так затянуться, что мы с Готье пошли выкурить по

сигаре.

Сегодня вечером, когда заговорили о Мольере, мы высказали

мысль, что он уступает Лабрюйеру в знании человеческого

сердца, а Готье, как поэт, стал осуждать и винить его за пош

лое рифмоплетство и грубый комизм, возмущаясь низкими ме

щанскими идеалами его женщин, всех этих Готон и Анриетт,

и противопоставляя им души шекспировских женщин-анге-

лов, — и принцесса, читавшая Мольера не больше, чем всякая

другая женщина, вдруг стала откидываться на спинку своего

кресла в угнетенной позе, опустив подбородок на грудь, нервно

подобрав скрещенные ноги, с невыразимой скукой, презрением,

отвращением, почти ненавистью к нашим словам и к нам са

мим. Потом ее молчание взорвалось целым фонтаном глупо

стей, настоящей бурей злобных бессмыслиц, потоком грубой

брани, — в такие минуты те, кто любит ее, должны сказать:

«Господи, прости ей, она не ведает, что говорит...»

594

Среда, 29 июля.

Из нравов современного большого света. Одиннадцать часов

ночи. Молодой Уэльс де ла Валетт щелкает пальцами, точно

так, как будто подзывает свою собаку, — оказывается, он зовет

свою жену. Так как жена не двигается с места, он подсвисты

вает: «Фюить!» — для того, чтобы яснее дать ей понять, чего он

хочет; жена продолжает сидеть; тогда он хватает ее за кончик

носа, заставляет подняться, тащит на средину гостиной, где

жена сердито хлопает его по руке, чтобы он отпустил ее. И они

уходят.

Суббота, 1 августа.

<...> Художник может рисовать натуру, находясь в состоя

нии покоя; писатель принужден хватать ее на лету, словно вор.

3 августа.

Крупным людям свойственно мелкое тщеславие.

4 августа.

Мы здесь, в Отейле, на крыльце этого желанного дома.

Сквозь деревья сада светит солнце. Газон и листья кустов свер

кают под дождем, которым их обдают из кишки.

— Восемьдесят две тысячи пятьсот? — говорит мой брат, и у

нас обоих бьется сердце.

— Я напишу вам завтра, — отвечает владелец дома, — ве

роятно, соглашусь.

— Восемьдесят три тысячи, если дадите ответ сейчас же.

Он раздумывал в течение пяти бесконечных минут и нако

нец сказал меланхолическим тоном:

— Что ж, согласен *.

Мы вышли; мы были словно пьяные. < . . . >

9 августа.

<...> Чистая литература, книга, которую художник пишет

для собственного удовлетворения, — это жанр, готовый, мне ка

жется, вот-вот исчезнуть. Из настоящих литераторов, искрен

них, честных писателей, не осталось никого, кроме нас и Фло

бера. Когда наша троица умрет, во Франции останется только

весьма малочисленный кружок Маньи, который будет издавать

свои книги для немногих поистине образованных тонких чита

телей, — может быть, их будет человек пятьдесят, не более.

38*

595

Арсен Уссэ на приеме у принцессы, уж не знаю почему —

потому ли, что человек с запятнанной репутацией часто хочет,

чтобы честный человек оказался чем-нибудь ему обязан, —

предлагает похлопотать у Дюрюи об ордене для меня. Я сейчас

же письмом попросил его ничего не делать в этом направлении

и сказал ему то, что мы всегда думали: литератор имеет право

принять орден, но не имеет права его добиваться.

Когда у Франции появляется желание бить полицейских, то

правительство, какое бы оно ни было, если только это умное пра

вительство, должно дать ей возможность бить иностранцев.

Мы наконец купили дом и по такому важному для продавца

и покупателя делу могли судить о той несерьезности, с какой

совершаются самые серьезные в жизни дела. Мы поражены

тем, как легкомысленно совершаются купчие, обсуждаются раз

ные пункты, производятся всякого рода проверки под рассеян

ным руководством вертлявых нотариусов, которые перелисты

вают акт, болтая между собой, — настоящие нотариусы из

пантомимы, поверхностные, невнимательные и словно отсут

ствующие, они ровно ничего не знают ни о нашем деле, ни о

купчей, которую они дают нам подписать.

Среда, 12 августа.