видно снаружи. Я представляю себе, что там лежит парализо

ванная девушка, и так далее, — все, что подсказывает мне во

ображение.

29 августа.

Искусство — это увековечение в высшей, абсолютной, окон

чательной форме какого-то момента, какой-то мимолетной че

ловеческой особенности. < . . . >

30 августа.

Страсть к чему-либо вызывается не его доброкачественно

стью или чистой красотой. Люди обожают только извращенное.

539

Женщину можно безумно любить за ее распущенность, за то,

что она злая, за какую-то подлость ее ума, сердца или чувств.

Некоторые обожают известный душок в словах. В сущности,

испорченные люди любят какую-то прихотливость в существах

и вещах. <...>

31 августа.

К нам приходит обедать Путье. Он опустился еще на одну

ступень в своей нищете. Его прогнали с прежней квартиры.

Он был вынужден скитаться две ночи, с четырьмя су в кар

мане, не смея присесть из страха заснуть — не то заберет по

лицейский, а он даже не мог бы дать ему свой адрес.

Теперь он живет в Париже, на улице, которая называется

(просто трудно поверить!) Волчий лаз, — в недостроенном

доме, без удобств и дверей. Вместо обеда он покупает на три

су бульона и на два су хлеба.

Впрочем, спокойный, беззаботный, веселый, он производит

на меня впечатление человека, скатившегося в пропасть и усев

шегося там, покуривая папиросу, Я говорю ему, что пора по

кончить с нуждой, что я попробую устроить ему место на же

лезной дороге. Видно, что при мысли об этом его охватывает

грусть, как ребенка, которому во время каникул напомнили о

коллеже. Он с отвращением отнекивается: «Потом... посмот

рим...» — говорит он с присущим богеме инстинктивным стра

хом перед устройством на службу, зачислением куда-то и перед

полезным для общества трудом.

2 сентября,

< . . . > Бывает слава без популярности, и бывает популяр

ность без славы.

2 сентября.

< . . . > Для изящной словесности никогда еще не было та

кого тяжелого времени. Ее совершенно забивают, с одной сто

роны, грохот извне, галдеж и угрозы Европы, а с другой — шар

латанский шум огромного оркестра из мелких журналистов,

оглушающий и отупляющий Францию.

Только в презираемой литературе могут быть порядочные

авторы.

Паскаль, великая глубина Паскаля? Ну, а, например, доктор

Моро де Тур сказал: «Гениальность — это нервная болезнь!» *

Разве он тоже не открывает этими словами бездонные глубины?

540

9 сентября.

Со вчерашнего дня я все думаю об одном. Мы были вчера

в Ботаническом саду. Там есть коршун-хохлач, который на на

ших глазах поймал и истерзал маленькую птичку, во сто раз

слабее его, — кажется, свища. Он почти совсем заклевал ее, а

потом застыл в грозной бдительности возле этой пташки, пы

тавшейся обезоружить его, притворяясь мертвой.

И тут я подумал о всех этих пустословах, утверждающих,

что природа — урок и источник всяческой доброты. С какой

злобной и естественной страстью сильная птица терзает слабую

пташку! Доброта! Но ведь это достижение человека, самое ве

ликое, самое чудесное, так сказать, самое божественное дости

жение, — и противопоставленное природе! < . . . >

Понедельник, 10 сентября.

< . . . > Нужно быть аристократом, чтобы написать «Жермини

Ласерте».

Театр пережил себя. Когда посмотришь вокруг, то кажется,

что типы теперь недостаточно грубые, недостаточно цельные и

недостаточно законченные для сцены. При своей сложности,

утонченности, противоречивости, они представляют собою под

ходящую натуру только для романа.

15 сентября.

В Латинском квартале, на улице, замечаю лавчонку одного

из последних общественных писцов. Лавочка темно-красная.

На окнах короткие белые занавески. Одно стекло разбито. Под

изображением руки, намалеванной сангиной, значится:

Общественный писец. Чертежи, переписка набело, авто

графы. Составление документов, не заверенных нотариусом, до

говоры о сдаче внаем имущества и пр. Запросы, письма, хода

тайства, памятные записки, простые и роскошно оформленные

копии, генеалогии знаменитых семейств. Писец-редактор.

И объявления, вроде таких: «Сдаются в аренду меблирован

ные комнаты на десять коек. Сроком на 3 года. Квартал собора

Парижской богоматери. — Передается во временное владение

виноторговое заведение и трактир. Сроком на 12 лет за 6 ты

сяч франков».

А ниже:

Здесь можно отправить письмо за пятью печатями.

541

Сент-Бев, в сущности, вызывает симпатию, потому что он

интересен; он симптоматичен в литературном смысле, он гигро-

метричен; он отмечает идеи, появляющиеся в литературе, как

капуцин * отмечает погоду в барометре.

24 сентября.

< . . . > Сегодня вечером Нефцер передает рассказ одного

своего знакомого, обедавшего с прусским королем после битвы

при Садовой. В конце обеда король, полупьяный, со слезами

на глазах, сказал: «Как это бог выбрал такую свинью, как я,

чтобы моими руками сосвинячить такую великую славу для

Пруссии!» <...>

Единственная комедия, которую стоит написать в наше

время, это пьеса о Тартюфе, Тартюфе-мирянине, либерале. Но

такая пьеса невозможна по двум причинам: во-первых, ее за

претит цензура, а во-вторых — задавит многочисленная партия

газеты «Сьекль».

Дидро не смог выйти за пределы Лангра *. Он показывает

вам внутренность домов, пейзажи; заставляет вас вдохнуть по

рыв великого ветра. Это самый честный великий человек, ка

кого я читал. Его честность проникает в вас, пропитывает

вас, умиляет, как будто вы попали под ласковый летний

дождь. < . . . >

29 сентября.

В Сен-Гратьене, в комнате Жиро, Маршаль рассказывает

нам сегодня вечером, что как-то он удил рыбу в Сент-Ассизе,

у г-жи де Бово, и заметил в четыре часа утра двух купаю

щихся девушек, брюнетку и рыженькую. Они резвились в Сене,

а восходящее солнце ласкало их. Их красота туманно мерцала в

свете зари. Он сказал об этом Дюма-сыну, а тот на следую

щее утро пришел посмотреть на них и, чтобы подшутить над

ними, уселся на их рубашки. Отсюда — сцена купанья в «Кле

мансо» *.

5 октября.

В сущности, мы не можем отделаться от двух подозрений

публики на наш счет: от подозрения в том, что мы богаты, и в

том, что мы принадлежим к аристократии. А ведь мы совсем не

богатые люди, и не такие уж аристократы.

542

6 октября.

< . . . > Сегодня вечером нам пришла такая мысль: пьеса о

молодом Гоппе и о шутнике, испытывающем человечество по

средством денег; он удивляется, когда находит немного чи

стоты среди такого количества грязи.

Не хочется ложиться спать, когда голова в какой-то лихо

радке, и эта десятичасовая смерть — так противна!

12 октября.

Наше впечатление от музея Сен-Кантен: * пастели Ла-

тура — это уже не искусство, это сама жизнь. Лица притяги

вают ваш взгляд, головы словно поворачиваются, чтобы следить

за вами, глаза смотрят на вас, и кажется, что все эти уста замолк

ли, когда вы вошли в зал, что вы нарушили беседу этих людей

XVIII века. При виде портретов Латура становится понятным,

что красота — это реальность, правда, сама жизнь, если искус

ство и гений человека достаточно сильны, чтобы увидеть и пе

редать ее. Улицы города — точно декорации к Мольеру, а по

ночам такой перезвон колоколов, что кажется, спишь в музы¬