— Митя, вы поэт! — восторженно восклицает радистка.

Митя спокойно относится к похвале красивой девушки, а сержант — ревниво. Ему это не по душе. Он говорит:

— Кончай, Глушко, стихи писать, бери Киев.

Двери широко распахиваются, и мгновенно наступает тишина. Ватутин поднимается по ступенькам, выходит из блиндажа. Где-то за туманами раздаются глухие взрывы. Он стоит на ветру, охваченный гневом и болью: подрывные команды Манштейна уничтожают Киев.

В небе ширится багровый отсвет пожарищ.

Командно-наблюдательный пункт Ватутина близко придвинут к переднему краю. Это заметно по скоплению войск, которым тесен маленький плацдарм. В этот ранний час в траншеях и окопах из рук в руки переходят листовки.

— Поднимем же свои славные знамена на берегу седого Днепра, над родным Киевом, — читают вслух солдаты с гвардейскими значками, с лесенками нашивок «За ранение», с многими медалями и орденами на груди.

Гвардейцы, бывалые воины готовятся к штурму. Спокойно, деловито в последний раз перед атакой осматривают они свое оружие, кладут в брезентовые сумки запасные диски для автоматов. Ставят на боевой взвод гранаты, затыкают их за пояс. Приближается минута атаки. Пригнулись в траншеях солдаты, прильнули к стенкам окопов, всматриваются вдаль.

Плывут облака, гнутся тонкие верхушки молодых тополей, Ватутин поглядывает на часы, вскидывает бинокль. Ветер гонит перекати-поле. Оно повисает на проволочном заграждении. И в это мгновение пятьсот гвардейских минометов — «катюш» наполняют Лютежский плацдарм ревом и скрежетом. Гривы реактивных струй освещают его ярким пламенем, и там, на западе, где слышатся удары грома, земля по-медвежьи встает на дыбы и взвихриваются огненные смерчи.

Каждый километр плацдарма в полосе прорыва тридцать четыре минуты дышит огнем трехсот сорока орудий.

А туман редел, в битву за Киев вступала воздушная армия. Ватутин провожал взглядом колонны самолетов. «Летите, соколы, летите!» Он стоял с биноклем в руках, в своей неизменной шинели, как всегда, застегнутый на все пуговицы, и прислушивался к нарастающему гулу боя. Орудийный ветер играл его белым шарфом. Всего восемьсот метров отделяли полководца от того места, где на кольях разорванная колючая проволока поднимала вверх свои змеиные головки. Дымились только что занятые гвардейцами вражеские полуразрушенные траншеи, и кругом валялись каски, котелки, автоматы, патроны, консервные банки, бутылки, зеленые шинели, желтые походные ранцы.

Наступающие войска с ходу прорвали два километра укрепленной полосы.

Утром 3 ноября Манштейн пометил в своем дневнике: «Проснулся в хорошем настроении», — и перед завтраком вышел в рощу. Фюрер давно покинул благоухающий редкими кустами роз «Вервольф» и теперь здесь, по асфальтированным и аккуратно утрамбованным, песчаным дорожкам, совершал свои прогулки фельдмаршал. Он шагал широким шагом по опавшим белым и красным лепесткам, часто останавливался и с большим удовлетворением принимался перечитывать напечатанную о нем в «Фелькишер беобахтер» похвальную статью. Поддержка его в битве за Днепр такой влиятельной в рейхе официозной газеты была как нельзя кстати. Он уже не раз ощущал ореол славы. И вот веяние ее крыла снова коснулось его в букринской излучине. «Русские остановлены! Немецкий солдат по-прежнему пьет воду из Днепра!» И шевельнулась заветная мечта: не пора ли ему вдобавок к Рыцарскому кресту получить Бриллиантовые мечи — мечту всех генералов и фельдмаршалов?

Помимо успеха в букринской излучине, сильный контрудар севернее Кривого Рога принес свои плоды. Снова восстановлен сплошной фронт между танковой и пехотной армиями. Удержан Никополь, а с ним и богатейшие месторождения марганца.

Никополь! При воспоминании об этом городе у него тут же возник замысел: нанести Советам удары то на левом, то на правом берегу Днепра, вернуть Мелитополь и побережье Азовского моря. На подходе были свежие резервы. Хорошо обученные дивизии двигались к Днепру из Франции и Голландии, громыхали воинские эшелоны по Греции, Югославии и Румынии, спешили, шли они без малейших задержек к Казатину и Житомиру. На полевых аэродромах вблизи Днепра приземлялись добавочные эскадрильи истребителей и бомбардировщиков.

Пройдясь немного, Манштейн вернулся на асфальтированную дорожку. Навстречу бежал запыхавшийся Шульц-Бюттгер, перепрыгивая через кусты мокрых от росы серебристых астр.

— Ватутин нанес удар с Лютежского плацдарма. Манштейн спокоен.

— Что в букринской излучине?

— Там продолжаются настойчивые атаки.

— Вот видите... Я ждал удара с Лютежского плацдарма. Это отвлекающий. Все решает Букрин. Там главное направление.

— Да, но... С Лютежского плацдарма наступают крупные силы. Наши звукометрические станции зарегистрировали мощные залпы. Как бы это вспомогательное направление не стало главным?

Но Манштейн не верит в это. Он не спеша шагает по дорожке. И, войдя в подземный кабинет, говорит адъютанту Штальбергру:

— Соедините меня с Бальком.

И, когда командир 48-го танкового корпуса отозвался с другого конца провода, Манштейн спросил:

— Бальк, где танковая армия Рыбалко? В букринской излучине. Вы уверены в этом? На все сто процентов... Хорошо. Радиосеть противника работает в прежнем режиме? Так... Значит, все обстоит по-старому. И вы слышите, как подходят танки? А может быть, это звуковая уловка русских, всего-навсего просто ложный шум? Нет! Так... Я приказываю усилить разведку, и, если возникнет хоть малейшее подозрение в том, что танковая армия покинула излучину, немедленно донесите.

Он тотчас же потребовал соединить его с командующим 4-й танковой армией. Раус доложил:

— Господин фельдмаршал, еще не ясно, имеет ли это новое наступление далеко идущие цели или Ватутин только расширяет в Лютеже необходимый ему плацдарм.

— Надо выяснить. А пока прикройтесь заслонами и перебросьте войска с неатакуемых участков на горячий. — Манштейн вешает трубку. Хмурится. Недовольный телефонной информацией, обращается к начальнику штаба: — Как, по вашему мнению, где Рыбалко с танковой армией?

— На месте, Бальку видней. — Буссе принялся уверять Манштейна, что Бальк обладает особым чутьем танкиста, он достаточно опытный генерал и на его штаб можно целиком положиться. Такого же мнения придерживался осмотрительный и всегда осторожный начальник оперативного отдела Шульц-Бюттгер.

— Балька не провести. К тому же от наших лазутчиков и воздушной разведки ничего тревожного мы не получали, — заверил он.

Фельдмаршал в раздумье попыхивал сигарой. Наконец он сказал:

— Я тоже уверен в том, что Советы не вывели танковую армию из букринской излучины. Чутье, господа, не обманывает меня: она на старых позициях. Однако на Лютежском плацдарме могли появиться какие-то резервные части противника, и, несмотря на глубокую полосу обороны на севере, все же не мешает нам принять некоторые меры предосторожности... Двадцатую моторизованную необходимо подкрепить седьмой и восьмой танковыми дивизиями. Прибывшую к нам из Франции танковую дивизию фон Шелла выдвинуть к Фастову. Идущую из-под Кировограда снова на Букрин танковую дивизию СС «Рейх» направить в Белую Церковь.

Буссе нанес распоряжения фельдмаршала на оперативную карту.

После артиллерийского удара на позиции гитлеровцев совершили налет бомбардировщики, а потом, поливая пехоту огнем из пулеметов, прошли на бреющем ИЛы, атаковав танки и бронетранспортеры. Раскачиваясь на ветру, в небе росли столбы дыма и превращались в спутницу всех сражений — багрово-черную тучу. Этот внезапный и сильный удар вызвал в стане врага растерянность. Наступающие войска продвинулись еще на пятьсот метров. Казалось, стойкость врага сломлена, он не сможет устоять на поле боя. Ватутин немедленно частью сил 5-го гвардейского корпуса поддержал наступательный порыв стрелковых дивизий. Танкисты генерала Кравченко пошли в атаку дружно и смело. Но тут по звукам боя Ватутин понял: противник в глубине обороны оказывает все возрастающее сопротивление.