Она застенчиво выпалила:
— Что вы… что вы очень образованный. И что он жалеет…
— О чем? — перебил я в нетерпении.
И в самый ответственный момент, конечно, нагрянул дядя Эйб. Он пытливо посмотрел на Мириам.
— Ты говорила с этим незнакомым мужчиной? — сурово вопросил он.
Она онемела, и мне пришлось вмешаться:
— Это моя вина, сэр. Я спросил, который час.
— У вас что же, нет часов? — недоверчиво уточнил старик.
— Гм-мм… — Я судорожно искал какого-нибудь объяснения. — Мои что-то встали. — Это была почти правда. Ибо в космическом смысле в тот миг, как я увидел Мириам, время для меня остановилось.
Он приказал племяннице выйти из зала, пока он «займется этим туристом». Но, к моему восторгу, Мириам не послушалась. Ее будто пригвоздили к прилавку, и она жадно ловила каждое слово нашей беседы.
— Итак, мистер, — отрывисто произнес старик. — На сегодня мы с вами разобрались?
— Нет, — возразил я. — Не для того я проделал двести миль, чтобы заказать одну книгу, и только. Я рассчитывал обсудить с ребом Видалем новые публикации по мистицизму.
— Что ж, придется вам отложить это до другого раза. Счастливого пути!
Не давая ему удалиться, я спросил:
— А Шолем?
Он хмыкнул, приняв мою реплику за неправильно произнесенное прощание.
— Шалом и вам.
— Да нет! — все не унимался я. — Я говорю о Гершоме Шолеме. Который пишет на тему Каббалы.
Он расценил мое замечание как уловку — каковой оно и являлось — и с сомнением произнес:
— Какая конкретно работа вас интересует?
— Ну, я бы хотел посмотреть, что у вас есть.
— Пожалуйста. — Он показал на стеллаж напротив. — Мистицизм у нас там. Три верхние полки. Если потребуется что-то уточнить, позвоните вот в этот колокольчик, я сейчас же выйду. А теперь прошу меня извинить.
Он обернулся к племяннице. Она стояла на том же месте.
— Мириам — нахмурился старик, — я, кажется, велел тебе идти.
— Я же с ним не разговариваю!
— Но ты смотришь! — рявкнул строгий дядя. — А ты знаешь, что об этом говорит Свод!
Пробил мой час. Я встрял в разговор, постаравшись вложить в свой вопрос всю неприязнь.
— Не могли бы вы уточнить, в каком конкретно трактате содержится этот запрет?
Дядя Эйб растерялся.
— Гм-мм… Неважно. Запрещено, и все тут!
— Прошу меня извинить, — начал я, разогреваясь к драке. — Согласно первой статье главы сто пятьдесят второй Свода, это мне запрещено глядеть на Мириам — чего, как вы видите, я и не делаю. Мне запрещено смотреть на нее, запрещено говорить, что красивее ее волос мне в жизни видеть не доводилось, а голос ее звучит слаще любого другого. Но я, конечно, такого себе никогда не позволю!
Я украдкой бросил на нее взгляд. Она улыбалась.
— Как бы то ни было, все книги Шолема, какие у вас тут выставлены, у меня уже есть, так что я, пожалуй, откланяюсь до следующего раза. Могу я вас попросить передать кое-что ребу Видалю?
— Может быть… — ответил старый цербер. — И что прикажете ему передать?
— Я, разумеется, отправлю ему по этому поводу официальное письмо, но просьба моя заключается в том, чтобы меня по всем правилам представили его дочери — конечно, в присутствии ее наставницы.
— Это исключено! — огрызнулся старик. — Она благочестивая девушка…
— Не беспокойтесь, — заверил я, — я непременно надену кипу — и даже черный костюм и меховую шапку, если понадобится.
— Вы над нами издеваетесь? — вскинулся старик.
— Нет, просто пытаюсь вас убедить, что я достоин аудиенции вашей племянницы. В любом случае, пусть это решит ее отец.
— Нет, он будет против, я в этом убежден, — твердо объявил старик. — Вы из какой-то глуши… Семьи вашей мы не знаем…
Пожалуй, тут я должен признать, что впервые в жизни ощутил гордость за свою родословную. Теперь от меня требовалось только одно — быть тем, кто я есть.
— Не найдется ли у вас случайно экземпляра «Большой книги хасидских напевов»? — небрежно полюбопытствовал я.
— Конечно, найдется. Оба тома. Купить хотите?
Я ответил на вопрос вопросом:
— А может быть, вы знакомы и с представленными там песнями?
— С некоторыми. — Он отвел глаза, из чего я заключил, что он уже чувствует себя посрамленным. — С самыми известными — безусловно.
Я снова украдкой посмотрел на Мириам, которая не спускала с нас глаз, дожидаясь развязки.
Я стал напевать:
— «Бири-бири, бири-бири-бум».
Старик уставился на меня, как на сумасшедшего.
Вдохновленный этим, я стал прищелкивать пальцами и запел в полный голос.
— Узнаете мотивчик, реб Эйб?
— Конечно! Это сочинил Моисей Луриа, покойный зильцский рав, да будет земля ему пухом. Это все знают.
— Так вот, я его сын — бири-бум.
Я услышал резкий вдох и обернулся — Мириам закрывала рот рукой. Но глаза ее были открыты, и они сияли. Старик стоял разинув рот. Он начисто лишился дара речи.
И тут от дверей загудел голос:
— Эйб, чем это вы тут занимаетесь?
Старик обернулся. На пороге стоял его брат реб Видаль, солидный мужчина в возрасте.
И тут беднягу Эйба прорвало.
— Этот мешугеннер[98]… Поет тут… Говорит, он…
— Знаю, знаю. Я только хотел спросить, почему…
— Что — почему? — спросил вконец ошалевший дядюшка.
— Почему ты ему не подпеваешь?
И добродушный реб Видаль расхохотался в голос.
Надо ли говорить, что желанной аудиенции я добился. Больше того — меня пригласили провести с Видалями весь шабат плюс воскресенье. Разместили меня в квартире дяди Эйба на Кларк-стрит.
Остаток недели я провел в отчаянных попытках отрастить бакенбарды и благодаря черному цвету волос умудрился к пятнице достичь приемлемого минимума.
Распаковывая свой чемодан в гостевой комнате — сильно сказано для большого чулана, в котором мне было предложено поселиться, — я вспоминал бешеную суматоху предшествовавших нескольких дней. Я задался целью обзавестись всеми атрибутами ортодоксального еврея и, кажется, прочесал все возможные магазины в поисках приличного — и хорошо сшитого! — ортодоксального наряда. Сейчас, глядя на себя в зеркало, я как будто услышал: «Эй, Дэнни, ты где пропадал?»
Мать Мириам не пожалела ни сил, ни средств на ужин. Были приглашены даже перезрелые кузины — Менделе и Софи. Мой вклад заключался в бутылке «Шато Барон де Ротшильд», строго кошерного настоящего французского бордо.
Единственное, чего я боялся, это пролить красное на их дорогую белую скатерть, поскольку стоило мне войти — и я не мог больше оторвать глаз от Мириам. В бело-голубом платье с высоким кружевным воротом и манжетами она была еще прелестнее, а при свете мерцающих свечей личико у нее было совсем ангельское.
Мною владели противоречивые эмоции. С одной стороны, я был счастлив, и даже польщен, что реб Видаль, как мне показалось, прочесал все музыкальные сборники в своем магазине и выучил абсолютно все, сочиненное равом Луриа. С другой стороны, я боялся, что меня будут воспринимать исключительно как его сына. Но потом я убедил себя, что, раз наш библейский предок Иаков мог четырнадцать лет работать в полях Лавана, чтобы заслужить свою возлюбленную Рахиль, значит, и я смогу пережить высокое положение своего рода и все же добиться Мириам собственными усилиями.
— Кстати говоря, — упомянул реб Видаль за рыбой, — я читал в «Ла Трибюн», что ваш дядюшка наделал много шума.
— Как так? — удивился я вполне искренне: я был не в курсе. Хотя я раз в неделю обязательно звонил домой, разговор наш по большей части состоял из града маминых вопросов, моих ответов и вариаций на тему, тепло ли я одеваюсь.
Хозяин дома пояснил:
— Да как будто бы он подписал обращение, опубликованное в «Нью-Йорк таймс», вместе с несколькими другими раввинами консервативного — и даже реформистского! — толка, в котором они призывают государство Израиль уступить арабам земли на Западном Берегу в обмен на мир. Для человека с его положением это беспрецедентный поступок!
