Вопреки ожиданиям, Нордгейм оставил поприще, на котором только что достиг такого блестящего успеха, казалось, утратил к нему всякий интерес и обратился к другому. Он образовал большое железнодорожное общество, взяв на себя финансовую сторону дела, и за несколько лет привел его к неслыханному процветанию, причем собственный капитал Нордгейма удесятерился.

За первым предприятием скоро последовали другие. При огромных средствах Нордгейма выросли до грандиозных размеров и его планы, и он продемонстрировал, что это именно та сфера, где он может применить свои таланты. Нордгейм не был кабинетным тружеником, способным годы корпеть над каким-нибудь проектом; его тянуло в кипучую жизнь, ему требовалось созидать, рисковать, заставлять служить своим целям окружающих, прилагать к делу свой могучий талант организатора.

Этот неутомимый мужчина умел выбирать подходящих для дела людей и ставить каждого на место, соответствующее его способностям. Он преодолевал все препятствия, умел всем пользоваться и был чрезвычайно удачлив: предприятия, во главе которых стоял Нордгейм, всегда имели успех.

Жена Нордгейма умерла несколько лет назад, но он не особенно горько оплакивал свою потерю, так как брак его был не из счастливых. Он женился еще будучи скромным инженером, и его жена, тихая, непритязательная женщина, не сумела привыкнуть к новому роскошному блеску своего дома и роли светской дамы, как того требовал ее муж. К тому же сын, из которого он надеялся воспитать достойного преемника, умер в раннем детстве. Только через несколько лет после этого родилась Алиса, слабая, болезненная девочка, все опасались за ее жизнь, да и ее апатичный характер претил энергичной натуре Нордгейма. Как его единственная дочь и наследница, она была окружена роскошью, но нежности он к ней не питал. Отец был очень рад, что смог передать воспитание дочери всецело баронессе Ласберг.

Единственная сестра Нордгейма отдала свою руку барону Тургау, тогда лишь капитану. Нордгейму, который в то время уже считался богатым человеком, был не по душе этот потомок обедневшего дворянского рода, не имевший ничего, кроме шпаги да маленького имения в горах, но так как молодые люди горячо любили друг друга, а против жениха ничего нельзя было возразить, он согласился на брак сестры.

Супруги Тургау жили очень скромно, но наслаждались семейным счастьем, и их единственная дочь Эрна росла, согретая солнечным светом любви. К сожалению, Тургау потерял жену после шести лет семейной жизни, и этот удар совершенно раздавил его, он не хотел больше знать ничего про внешний мир и решил выйти в отставку. Нордгейм со своей жаждой деятельности всеми силами боролся против такого решения, но напрасно: шурин стоял на своем с упрямством, свойственным его характеру. Он вышел в отставку в чине майора и переселился с ребенком в фамильное имение Волькенштейнергоф; скудного дохода с имения да пенсии хватало на удовлетворение его скромных потребностей.

С тех пор между родственниками наступило заметное охлаждение. Они виделись все реже и меньше писали друг другу, пока постройка железной дороги в горах и необходимость приобрести для этого имение Тургау не заставили Нордгейма приехать в Волькенштейнергоф.

Приблизительно через неделю после визита Тургау в Гейльборн доктор Рейнсфельд опять шел по дороге в Волькенштейнергоф, но на этот раз не один: рядом с ним шел Эльмгорст.

– Вот уж и не снилось мне, Вольфганг, что судьба сведет нас здесь, – весело произнес молодой врач. – Когда мы расставались два года назад, ты смеялся над тем, что я еду в глушь, как тебе угодно было выразиться, а теперь сам явился сюда.

– Для того чтобы принести в эту глушь культуру, – поправил его Вольфганг. – Ты, кажется, отлично чувствуешь себя здесь, прочно обосновался в этом жалком гнезде, где я тебя откопал, Бенно. Я же работаю тут только для будущего.

– По-моему, ты мог бы быть доволен и настоящим, – заметил Бенно. – В двадцать семь лет – уже старший инженер! Твои коллеги вне себя от ярости по поводу твоего назначения. Берегись, Вольф: ты попал в осиное гнездо.

– Ты думаешь, я боюсь осиных жал? Разумеется, они уже дали мне понять, что к чему, но я объяснил этим господам, что не позволю им ставить мне палки в колеса и что они должны уважать в моем лице начальство. Если они хотят войны – я не боюсь ее.

– Да, ты всегда был воинственной натурой, а я бы не выдержал, если бы мне пришлось постоянно быть настороже.

– Представляю! Ты остался прежним миролюбивым Бенно, который никогда не мог сказать никому дурного слова и которым его возлюбленные ближние, разумеется, помыкали при каждом удобном случае. Сколько раз я говорил тебе: с этим в жизни недалеко уйдешь, а ведь надо продвигаться вперед.

– Вот ты и продвигаешься в сапогах-скороходах, – ответил Рейнсфельд. – Говорят, ты признанный фаворит всемогущего председателя Нордгейма. Я недавно опять с ним встретился, когда он приезжал в Волькенштейнергоф.

– Опять? Разве ты вообще его знаешь?

– Да, с детства. Он был дружен в молодости с моим отцом, они вместе учились, Нордгейм чуть не каждый день бывал у нас. Сколько раз я сиживал у него на коленях, когда он проводил у нас вечера.

– В самом деле? Надо думать, ты напомнил ему об этом при встрече?

– Нет. Барон Тургау не назвал моей фамилии.

– А ты, разумеется, тоже этого не сделал! – со смехом воскликнул Вольфганг. – Это на тебя похоже! Жизнь дает тебе шанс войти в доверие к влиятельному человеку, которому стоит сказать лишь слово, и ты получишь отличное место. А ты даже не назвал своего имени! Придется мне наверстать упущенное, в первый же раз, как увижу Нордгейма, скажу ему…

– Пожалуйста, не делай этого, Вольф! – поспешно перебил его Бенно. – Лучше ничего не говори.

– Но почему же?

– Потому что… этот человек достиг такого высокого положения. Может быть, он не любит, чтобы ему напоминали о том времени, когда он был еще простым инженером.

– Ты несправедлив к нему: он гордится своим скромным происхождением, как всякий дельный человек, и, наверное, не откажется вспомнить друга юности.

– Боюсь, что эти воспоминания будут для него неприятны: позднее между ними что-то случилось, что именно – я так и не понял, но знаю, что разрыв был полный. Нордгейм никогда больше не переступал порог нашего дома, а отец избегал даже произносить его имя. Они совершенно разошлись.

– В таком случае ты, конечно, не можешь рассчитывать на благоволение Нордгейма, – сказал Эльмгорст с разочарованием. – Насколько я его знаю, он никогда не прощает обиды.

– Да, кажется, он стал невероятно высокомерен и властолюбив. Меня удивляет только, как ты с ним ладишь: ты не очень-то любишь гнуть спину.

– И именно поэтому он мне покровительствует. Я предоставляю гнуть спину и пресмыкаться лакейским душонкам, которые, пожалуй, промыслят себе этим какое-нибудь местечко. Тот же, кто хочет действительно выдвинуться, должен высоко держать голову и постоянно видеть свою цель, иначе он всегда будет ползать по земле.

– А ты избрал целью, вероятно, несколько миллионов? – насмешливо спросил Бенно. – Кем ты собираешься стать? Может быть, тоже председателем правления?

– В будущем – пожалуй, а пока только его зятем.

– Так я и думал, что ты скажешь что-то подобное! Почему бы тебе сразу не стащить солнце с неба? Это так же легко.

– Ты думаешь, я шучу? – спокойно спросил Вольфганг.

– Имею такую дерзость, потому что ты не можешь серьезно думать о дочери человека, богатство и счастье которого стали притчей во языцех. Наследница Нордгейма может выбирать между баронами и графами, если только не предпочтет такого же миллионера, как ее отец.

– В таком случае вся загвоздка в том, чтобы перебежать дорогу этим баронам и графам. И я собираюсь это сделать.

Рейнсфельд вдруг остановился и посмотрел на товарища несколько озабоченно, а затем объявил коротко и ясно:

– Ты или спятил, или влюблен. Влюбленный все считает возможным, и очевидно, визит в Гейльборн был для тебя роковым.