Его слова звучали твердо и мужественно, и видно было, что он думает то же, что говорит. Алиса почувствовала это; она охотно положила свою руку в руку Эльмгорста и позволила ему заключить ее в объятия. Губы жениха в первый раз прикоснулись к ее губам; он говорил о своей благодарности, о своей радости, называл ее своей дорогой невестой. Словом, помолвка совершилась по всем правилам. Недоставало только пустяка – того ликующего признания, которое недавно вырвалось у маленькой Валли сквозь смех и слезы: «Я так люблю тебя, так безгранично люблю!»

Парадные приемные залы в доме Нордгейма были залиты светом: праздновали сразу и день рождения дочери хозяина, и ее помолвку. Для общества то был сюрприз, потому что, несмотря на все слухи и сплетни, никто не верил всерьез в возможность такого союза. Ведь это неслыханно, чтобы один из богатейших людей в стране отдал руку своей единственной дочери молодому инженеру самого скромного мещанского происхождения, не имеющему никакого состояния и обладающему только талантом, который, впрочем, сулил ему большое будущее.

Все знали, что здесь не было никакой романтической истории: Алиса считалась вообще весьма ограниченной и не способной на глубокое чувство. Тем не менее она представляла партию первого разряда, и известие о ее помолвке принесло горькое разочарование аристократам, которые за ней усиленно ухаживали. Нордгейм еще раз доказал, что не ценит преимуществ, которые давало ему богатство: он мог бы купить дочери графскую корону, а выискал себе зятя среди служащих своего железнодорожного общества. Это возмутительно! Однако на празднество явились все, кто только был приглашен: всем хотелось посмотреть на счастливчика, который отбил невесту у знатных претендентов и которого судьба внезапно вынесла на вершины жизни, суля ему миллионы.

Незадолго до прибытия гостей Нордгейм вошел с женихом в приемный зал. Он был в прекрасном настроении и в полнейшем согласии со своим будущим зятем.

– Сегодня ты будешь представлен столичному обществу, Вольфганг, – сказал он. – Во время своих коротких наездов ты вращался исключительно в нашем семейном кругу, теперь же завяжешь здесь отношения, потому что вы поселитесь, разумеется, в столице: Алиса привыкла к жизни в большом городе, да и ты, вероятно, ничего не будешь иметь против.

– Разумеется, нет, – согласился Вольфганг. – Я люблю чувствовать себя в центре кипучей деятельности, а то, что это будет со временем возможно – я вижу по твоему примеру: ты умудряешься руководить отсюда всеми своими многочисленными предприятиями.

– Эта деятельность уже начинает несколько тяготить меня. В последнее время я чувствую, что мне нужен помощник, и потому рассчитываю, что снимешь с меня часть бремени. Впрочем, пока ты еще необходим на работах по окончании железнодорожной линии: главный инженер все больше хворает и только номинально руководит делом.

– Фактически оно в моих руках, когда же он окончательно удалится от дел – а я знаю, что он серьезно об этом думает, – ты дал мне слово, что я буду его преемником.

– Разумеется, и я уверен, что на сей раз не встречу никаких затруднений. Правда, впервые во главе такого предприятия будет стоять человек твоих лет, но Волькенштейнский мост был пробным камнем, да и вообще моему будущему зятю не могут отказать в первом месте.

– Ты так много даешь мне этим родственным союзом, – серьезно сказал Эльмгорст, – я же могу дать тебе взамен только сына.

Нордгейм задумчиво посмотрел в лицо говорящему, и в голосе его послышался оттенок теплого чувства, когда он произнес:

– У меня был сын, и с ним я связывал все свои планы, но он умер еще в детстве, и я часто с горечью думал о том, что какой-нибудь знатный тунеядец станет пожинать плоды моих трудов и собирать там, где я сеял. К тебе у меня больше доверия: ты будешь продолжать и поддерживать то, что я создал, и завершишь то, что мне придется, может быть, оставить незаконченным. Я передам в твои руки свое духовное наследство.

– И я сумею сберечь его, – договорил Вольфганг, крепко пожимая ему руку.

Нордгейм ответил на рукопожатие так же искренне. У них были родственные натуры, но все-таки это был странный разговор в день обручения, в ожидании прихода невесты. Оба говорили исключительно о своих надеждах и планах, об Алисе даже не упоминалось. Отец ожидал от будущего зятя всевозможных вещей, но потребовать счастья своей дочери ему не приходило в голову, жених же ни разу не произнес имени невесты. Речь шла о постройках и мостах, о главном инженере и железнодорожном обществе, точно сегодня между этими людьми был заключен деловой договор, как между двумя компаньонами. Разговор был прерван лакеем, пришедшим к хозяину за приказаниями относительно распределения мест за столом, и Нордгейм отправился в столовую, чтобы решить этот вопрос. Вольфганг остался один в приемных залах, занимавших весь верхний этаж дома.

Из большого зала с пурпурными обоями и бархатными драпировками открывался вид на целую анфиладу комнат, великолепие которых особенно бросалось в глаза теперь, когда они были еще пусты. Всюду множество дорогих предметов, картины, статуи и другие произведения искусства, из которых каждое стоило маленького состояния, а завершал длинный ряд комнат зимний сад – царство редких экзотических растений.

Вольфганг стоял неподвижно, и его взор медленно скользил вокруг. В самом деле, мысль, что он теперь свой в этом доме, будущий наследник всей этой роскоши, вызывала пьянящее чувство; нельзя было поставить в вину молодому человеку, что его грудь высоко вздымалась и глаза блестели торжеством, он сдержал данное себе слово и привел в исполнение смелый план, о котором говорил когда-то товарищу: решился на полет, достиг вершины, о которой мечтал, и мир, расстилавшийся у его ног, действительно был прекрасен.

Дверь отворилась. Эльмгорст обернулся и сделал несколько шагов по направлению к ней, но вдруг остановился, потому что вместо его невесты вошла Эрна фон Тургау.

Теперь у нее был совсем другой вид, чем тогда, когда она встретилась на склонах Волькенштейна с заблудившимся путником: необузданная девочка, выросшая в горах на приволье, не зная стеснения, не напрасно прожила три года в аристократическом доме дяди и подверглась «дрессировке» баронессы Ласберг. Дикая альпийская роза превратилась в грациозную молодую девушку с безукоризненными манерами и с такой же сдержанностью ответила на поклон Вольфганга. Но как же хороша она стала… ослепительно хороша!

Черты Эрны определились и приобрели правильность, лицо и теперь блистало свежестью, но в нем появился оттенок серьезности, даже холодности, да и глаза не блестели больше беззаботным весельем юности. Теперь что-то другое таилось в их мерцающей синеве, загадочной, как воды родных горных озер, и они влекли к себе так же неотразимо, как эти воды. Высокая девушка в воздушном белом платье, украшенном лишь несколькими водяными лилиями, производила сильное впечатление. Такой же цветок украшал ее волосы, которые не развевались больше вокруг головы непокорными локонами.

– Алиса и баронесса Ласберг сейчас выйдут, – сказала она, входя. – Я думала, что дядя здесь.

– Он в столовой, – ответил Эльмгорст, поклон которого был не менее церемонным.

Эрна сделала движение, как будто собираясь идти за дядей в столовую, но, по-видимому, решила, что это будет невежливо по отношению к новому родственнику; она остановилась и, бросив взгляд на длинный ряд комнат, спросила инженера:

– Вы в первый раз видите эти залы в их полном блеске? Красиво, не правда ли?

– Очень красиво! А на человека, приехавшего, как я, из пустынных, занесенных снегом гор, они производят положительно ослепляющее впечатление.

– Меня они тоже ослепили, когда я приехала, но к такой обстановке легко привыкаешь. Вы убедитесь в этом на собственном опыте, когда поселитесь здесь. Значит, решено, что ваша свадьба с Алисой будет не раньше чем через год?

– Да, будущей весной.