– Боже мой, уж не узнали ли вы?..

Он не договорил, потому что Алиса в первый раз подняла на него глаза с выражением такого отчаяния, что ответа не понадобилось, этот взгляд сказал ему все. Он быстро подошел и схватил ее руку.

– Как это могло случиться? Кто был так жесток, чтобы мучить этим вас?

– Никто! Все вышло случайно. Я слышала разговор отца с Гронау.

– Но, надеюсь, вы не думаете, чтобы я был тут замешан? – поспешил спросить Бенно. – Я сделал все, чтобы удержать его, отказался от всякого участия…

– Я знаю… ради меня!

– Да, ради вас, Алиса, и потому вам нечего бояться меня. Не было надобности приезжать ко мне, чтобы просить меня молчать, я и без того молчал бы.

– Я приехала не за этим, – тихо проговорила Алиса. – Я хотела просить у вас прощения за…

Громкое рыдание заглушило ее голос, а вслед затем она вдруг почувствовала, что Бенно обнимает ее. Она не была уже невестой Вольфганга, он не изменял больше другу, заключая в объятия любимую девушку, но не осмеливался поцеловать Алису, тогда как она, неудержимо рыдая, опустила голову к нему на грудь.

Как раз в эту минуту Гронау отворил дверь и в ужасе остановился на пороге – он меньше удивился бы, если б небо обрушилось ему на голову, чем при виде такого зрелища. Но, к сожалению, он не обладал талантом Валли бесшумно исчезать и притворяться, будто ничего не видел; напротив, пораженный, он громко воскликнул: «А-а-а!»

Алиса и Рейнсфельд испуганно вздрогнули. Она в страшном смущении вырвалась из рук Бенно, который выказал не больше присутствия духа, а виновник переполоха все еще растерянно стоял на пороге. Наконец молодая девушка опомнилась настолько, чтобы убежать в соседнюю комнату, к Валли, доктор же, нахмурившись, пошел навстречу непрошеному гостю со словами:

– Я никак не ожидал вас! Это настоящее вторжение!

Его голос звучал необычно резко, но Гронау нисколько не рассердился, он подошел ближе и сказал с величайшим удовольствием в голосе:

– Это другое дело… совсем другое дело!

– Что другое дело? – рассерженно воскликнул Бенно, но Гронау вместо ответа дружески похлопал его по плечу:

– Почему вы не сказали мне прямо? Теперь я понимаю, почему вы ни за что не хотели идти против Нордгейма, теперь я нахожу ваш образ действий разумным, совершенно разумным.

– И я не потерплю, чтобы кто-нибудь другой шел против Нордгейма! – объявил Рейнсфельд. – Я ни за кем не признаю права вмешиваться в это дело, даже и за вами не признаю!

– Да мне и в голову больше не придет вмешиваться, – спокойно ответил Гронау. – Хорошо, что я еще не успел поднять шума и сказать все господину Вальтенбергу. Теперь, разумеется, дело останется между нами. Вы взялись за него гораздо лучше, чем я, а еще терпеливо выслушивали мою брань и ни словом не обмолвились! Я, право, не ожидал от вас такой ловкости.

– Уж не считаете ли вы меня способным на какие-нибудь подлые расчеты? Я люблю Алису Нордгейм.

– Видел, – подтвердил Гронау, – и ей это по вкусу. Браво! Теперь мы совсем иначе приступим к господину Нордгейму, теперь мы потребуем у него не только украденный капитал, а все его миллионы вместе с рукой его дочери. Вы, Бенно, действовали невероятно хитро! Более блестящего плана нельзя себе представить, и ваш отец в могиле должен быть доволен им.

– Так вы смотрите на дело, – сказал Рейнсфельд с болью и горечью в голосе, – Алиса же и я смотрим на него совсем иначе: то, что вы видели, было прощанием перед вечной разлукой.

– Разлука? Прощание? Доктор, вы, кажется, не совсем в своем уме?

При таком грубом вмешательстве в самые святые чувства Рейнсфельд, это олицетворение деликатности и терпения, сделал даже попытку нагрубить.

– Повторяю, что я запрещаю вам вмешиваться! – сердито крикнул он. – Вы думаете, что я могу назвать отцом человека, который так поступил с моим отцом? Впрочем, вы не знаете и не понимаете таких идеальных побуждений!

– Действительно, в идеалах я ничего не смыслю, но тем больше смыслю в практических делах, а здесь дело выглядит как нельзя более ясно и просто. У вас есть средство добыть согласие Нордгейма, значит, его надо добыть; вы любите его дочь, значит, вы на ней женитесь; все прочее – чепуха, и баста!

– Совершенно мое мнение! – произнес голос в дверях, и Валли, услышавшая последние слова, вошла в комнату и завладела разговором. – Господин Гронау прав: дело как нельзя более ясно и просто. Вы, Бенно, непременно женитесь на Алисе, и баста!

Бедный доктор, осажденный с двух сторон, почувствовал, что здесь его идеальные побуждения ни к чему не приведут, поэтому он набрался смелости и заявил:

– Но я не хочу! Полагаю, что это мое личное дело.

– И это называется любовь! – воскликнул Гронау, в порыве отчаяния простирая руки к небу.

Валли взглянула на ситуацию гораздо практичнее и нашла иной способ обуздать непокорного.

– Бенно, – с упреком сказала она, – там сидит бедная Алиса и плачет так, точно у нее сердце готово разорваться! Неужели вы даже не попробуете утешить ее?

Средство подействовало, упорство Бенно исчезло, и он бросился в соседнюю комнату.

– Ну вот, теперь он не вернется, – сказала молодая женщина, закрывая за ним дверь, – теперь мы заберем дело в свои руки, господин Гронау.

Физиономия последнего выразила растерянность от такого предложения. Правда, он ничего не мог возразить против союзничества, но то, что союзник был женского пола, шло вразрез с его принципами. Впрочем, Валли не дала ему времени возразить и продолжала:

– Для этого мы не нуждаемся ни в докторе, ни в Алисе. Он считает себя обязанным отказаться от нее, потому что Эльмгорст – его товарищ, и способен всю жизнь провздыхать в Нейенфельде, в то время как Алиса станет женой Эльмгорста и умрет от разбитого сердца. Но этого не будет: я не допущу!

Она так выразительно топнула ногой, что Гронау невольно взглянул на нее и не мог не заметить, что ножка, топнувшая так энергично, была очень маленькой и очень хорошенькой. Он знал, что у Бенно совсем другие причины для отречения, однако не мог выдать его и потому предпочел оставить молодую женщину в ее заблуждении.

– Да, доктор принадлежит к числу так называемых идеалистов, – сказал он, – а к ним и не подступайся ни с чем разумным. Такие люди заслуживают величайшего уважения, но все-таки они немножко сумасшедшие.

По-видимому, Валли разделяла это мнение, она серьезно кивнула головой и заметила с чувством собственного достоинства:

– Мы с мужем – вовсе не идеалисты, мы разумные люди.

Гронау отвесил почтительный поклон, выражавший его безусловное признание разумности супругов Герсдорф, и Валли осталась так довольна этим, что дружески пригласила его занять место рядом с ней на софе, чтобы с полным удобством обсудить вопрос. Гронау поместился на самом кончике софы и погрузился в поток рассуждений, предположений и вопросов. Отвечать ему не приходилось, он только удивлялся, как может человек так бесконечно много говорить! Неприятно ему не было, наоборот, он чувствовал себя как-то особенно хорошо в этом потоке речей, который ласково журчал вокруг него, причем две маленькие ручки неутомимо жестикулировали перед самым его лицом, а хорошенькая головка с черными кудряшками все ближе придвигалась к нему в пылу разговора. Под конец Гронау начал находить свое положение вполне сносным, стал основательно рассматривать свою союзницу и сделал открытие, что женская половина человеческого рода при близком рассмотрении теряет значительную долю своих отталкивающих свойств.

Наконец поток красноречия Валли иссяк, она перевела дыхание и потребовала от слушателя, чтобы он выразил и свое мнение.

– О, я согласен с вами, совершенно согласен! – поспешил уверить Гронау, убежденный, что протест все равно ни к чему не приведет.

– Очень рада, – сказала молодая женщина. – Значит, решено: вы уговорите Бенно, а я беру на себя господина Эльмгорста и заставлю его отказаться от своих прав. Муж, правда, запретил мне вмешиваться, но мужчинам всегда надо поддакивать, а делать можно все наоборот. Когда дело сделано, они преспокойно покоряются.