Эльмгорст проводил друга до двери, и в нее в ту же минуту вошел Вальтенберг. Он обменялся с Рейнсфельдом поклоном и несколькими обыденными фразами, затем доктор вышел, и они остались наедине.
– Надеюсь, я не помешал вам, господин Эльмгорст? – сказал Вальтенберг, медленно подходя ближе.
– Нет, я ждал вас, – был спокойный ответ.
– Тем лучше, значит, я могу обойтись без вступления. Мне нет надобности объяснять вам, зачем я пришел. Мы с вами оба поняли, что именно сегодня случилось, и мне надо сказать вам несколько слов по этому поводу.
– Я к вашим услугам, – ответил Эльмгорст.
Эрнст скрестил руки на груди, и его голос приобрел насмешливый оттенок.
– Я обручен с баронессой Тургау, как вам известно, и не расположен допускать, чтобы моя невеста принимала такое горячее участие в судьбе другого человека; впрочем, об этом я поговорю с нею самой, от вас же я желаю узнать, насколько вы к этому причастны. Вы любите Эрну?
– Да, – просто и без малейшего колебания ответил Вольфганг. Глаза Вальтенберга сверкнули смертельной ненавистью, хотя признание не сказало ему ничего нового: ведь он слышал от самой Эрны, что она любила другого, и только думал, что ему следует искать этого другого среди теней. Теперь перед ним стоял его враг, живой человек, не способный на чистую, великую любовь, принесший такую девушку, как Эрна, в жертву мамону, и стоял с гордо поднятой головой, как будто был слишком горд, чтобы склониться перед кем-либо в этом мире. Это еще больше рассердило Эрнста.
– И, вероятно, ваша любовь зародилась не сегодня и не вчера? – спросил он. – Насколько я знаю, вы уже несколько лет были вхожи в дом господина Нордгейма до моего возвращения в Европу и помолвки с баронессой Тургау.
– К крайнему моему прискорбию, я вынужден отказаться от объяснений, – ответил Вольфганг прежним ледяным тоном. – Я отвечу на каждый вопрос, на который вы имеете право, но экзаменовать себя не позволю.
– Еще бы! Вы плохо выдержали бы этот экзамен, будучи женихом Алисы Нордгейм!
Эльмгорст закусил губу – удар попал в больное место, но он сейчас же овладел собой.
– Прежде всего я попрошу вас изменить тон. Я не терплю оскорблений, а от вас потерплю их меньше, чем от кого-либо другого.
– Не моя вина, если правда задевает вас за живое, – надменно сказал Эрнст. – Опровергните мои слова, и я готов взять их назад, до тех же пор позвольте мне иметь собственное мнение о человеке, который любит девушку или говорит, что любит, и в то же время сватается за богатую наследницу. Не можете же вы требовать от меня уважения к такому жалкому…
– Довольно! – остановил его Вольфганг, едва владея голосом. – Чтобы достичь вашей цели, нет надобности в бранных словах. Я понимаю, что привело вас ко мне, и не стану уклоняться, но таких выражений не допущу: я у себя дома.
Эльмгорст стоял перед своим противником бледный как смерть, но непреклонный; в нем было что-то, что вызывало восхищение, даже теперь, когда ему выражали вполне заслуженное презрение. С этой стороны он был недоступен, Эрнст с досадой чувствовал это.
– Вы говорите довольно гордым тоном! – сказал он с грубой насмешкой. – Жаль, что ваша невеста не слышит нашего разговора: может быть, в ее присутствии вы не держали бы себя с таким сознанием собственного достоинства.
– У меня нет больше невесты! – холодно объявил Вольфганг.
– Как?.. Что вы хотите сказать?
– Ничего. Я сообщаю только факт, чтобы показать, что ваше предположение, на основании которого вы меня оскорбляете, неверно, потому что я сам отказался от невесты.
– Но когда? Почему?
– В этом я не обязан давать вам отчет.
– А может быть, и обязаны, потому что, мне кажется, вы рассчитываете на мое великодушие. Но вы ошибаетесь! Я никогда не верну Эрне свободу, да и она сама, я знаю, никогда не станет просить меня об этом; она не такова, чтобы сегодня дать слово, а завтра взять его назад, и слишком горда для того, чтобы броситься на шею человеку, который предпочел деньги ее любви.
– Бросьте же наконец оружие, которое уже давно затупилось, – мрачно сказал Вольфганг. – Что можете знать вы, выросший среди богатства, никогда не терпевший нужды и не знавший искушений, что можете вы знать о борьбе и стремлениях человека, который во что бы то ни стало хочет пробиться вперед, и о пылком честолюбии, ведущем к великой цели! Я поддался искушению, да, но теперь опять свободен и смело могу смотреть в глаза вам с вашей кичливой добродетелью. Вы тоже не устояли бы, если бы жизнь отказала вам в счастье и наслаждении, вы – первый! Но еще вопрос, удалось ли бы вам, как мне, вернуться на правый путь, потому что, видит бог, это нелегко.
В словах Эльмгорста чувствовалась такая подавляющая правда, что Эрнст промолчал. Но, вынужденный признать его правоту, он еще сильнее возненавидел человека, вышедшего победителем из самой трудной борьбы – борьбы с самим собой.
– А теперь идите и покрепче держите свою невесту на том основании, что она дала вам слово, – с горечью продолжал Вольфганг. – Она не нарушит его и не простит мне того, что было, – в этом вы правы: я поплатился счастьем за свою вину. Вы получите силой руку Эрны, но любви ее вы не добьетесь, потому что она принадлежит мне, мне одному!
– Как вы смеете!.. – в бешенстве крикнул Эрнст, но Вольфганг смело и с гордым торжеством встретил его зловеще горящий взгляд.
– Иначе из-за чего вы стали бы сводить со мной счеты? Тот факт, что я люблю вашу невесту, еще не оскорбление для вас, но вы не можете мне простить, что она любит меня. Впрочем, я и сам узнал об этом только сегодня.
Вальтенберг имел такой вид, точно собирался броситься на противника, чтобы отомстить ему за слова, которые не мог назвать ложью, и в ярости воскликнул:
– В таком случае вы поймете, что я не могу делить любовь своей невесты ни с кем, по крайней мере ни с кем из живых людей.
Эльмгорст пожал плечами в ответ на угрозу.
– Прикажете считать это вызовом?
– Да, и я желал бы покончить поскорее. Завтра я пришлю к вам Гронау, чтобы условиться относительно необходимого, и, надеюсь, вы согласитесь в тот же день…
– Нет, я не согласен, – перебил его Вольфганг. – Ни завтра, ни послезавтра у меня не будет времени.
– Не будет времени для дела чести? – вспыхнул Эрнст.
– Нет! Вообще я не питаю особенного почтения к этому «делу чести», заключающемуся в том, чтобы поскорее отправить на тот свет человека, которого ненавидишь. Но бывают случаи, когда приходится действовать против собственного убеждения, чтобы не навлечь на себя подозрения в трусости. Поэтому я готов. Но у нас, людей труда, есть еще другая честь, кроме рыцарской, и моя честь требует, чтобы я не подвергал себя опасности быть убитым, пока не исполню взятой на себя задачи. Через неделю или дней через десять Волькенштейнский мост будет готов, я хочу сам положить последний камень, хочу видеть свое произведение законченным. Тогда я к вашим услугам, но ни часом раньше, и вам придется волей-неволей согласиться на эту отсрочку.
– А если я не приму вашего условия? – резко спросил Вальтенберг.
– Тогда я не приму вашего вызова – выбирайте!
Эрнст гневно сжал кулаки, но понял, что надо покориться: если противник принимает вызов, то имеет право требовать отсрочки.
– Хорошо, – сказал он, с усилием овладевая собой, – пусть будет через неделю или через десять дней. Я полагаюсь на ваше слово.
– Надеюсь. Я буду готов.
Последовал немой, враждебный поклон с обеих сторон, и они расстались. Эрнст вышел из комнаты, Вольфганг медленно подошел к окну.
Луна, время от времени выплывавшая из-за быстро бегущих облаков, освещала окрестности неверным светом. Вынырнув в эту минуту, она озарила мост, грандиозное сооружение, сулившее своему творцу большую славу. В этом же свете виднелась фигура уходящего человека, который поклялся убить его и рука которого не дрогнет, поражая смертельного врага. Вольфганг не обманывал себя относительно этого: он покончил с мечтами о будущем, как уже покончил со счастьем.
