– Вы уезжаете? Так скоро после помолвки?

– Я должен ехать, потому что при теперешнем положении работ не могу взять отпуск на более продолжительное время.

– И вы согласны на это? – обратился Вальтенберг к Алисе. – Полагаю, что в таких случаях право решать принадлежит невесте.

– Право решать принадлежит долгу, по крайней мере, в моих глазах, – возразил Вольфганг.

– Вы так серьезно относитесь к нему даже и теперь?

Глаза Вольфганга блеснули: он понял «даже и теперь», а также взгляд, который встретился с его взглядом. Несколько часов назад он видел тот же взгляд на другом лице. Гордый человек стиснул зубы: второй раз напоминали ему сегодня, что в глазах общества он – только «будущий супруг Алисы Нордгейм, который может откупиться деньгами своей невесты от взятых на себя обязательств.

– Для меня всякий долг – дело чести, – холодно возразил он.

– Да, мы, немцы, фанатики долга, – небрежно сказал Вальтенберг. – Я до известной степени эмансипировался на чужбине от этой национальной особенности. О, фрейлейн, опять этот укоризненный взгляд! Своей откровенностью я, пожалуй, окончательно уроню себя в ваших глазах. Но вспомните, что я явился из совершенно иного мира и буквально одичал по европейским понятиям.

– Что касается ваших воззрений, вы, кажется, действительно одичали, – ответила Эрна шутя, но довольно резким тоном.

– Что ж, меня надо опять превратить в человека, – засмеялся Вальтенберг. – Может быть, найдется милосердный самаритянин, который возьмется за мое воспитание? Как вы думаете, стоит браться или нет?

– Алиса, неужели ты в состоянии выносить эту удушливую атмосферу? – спросил Эльмгорст с едва скрываемым нетерпением. – Я боюсь, что она для тебя вреднее, чем жара в залах.

– Но там так шумно, – возразила Алиса. – Пожалуйста, Вольфганг, посидим еще.

Жених сжал губы, но ему оставалось только покориться так ясно выраженному желанию невесты.

– Здесь тропическая температура, – сказал Вальтенберг, пожимая плечами.

– Да, угнетающая и расстраивающая нервы всякому, кто привык дышать полной грудью.

Реплика прозвучала почти грубо, но тот, к кому она относилась, как будто не заметил этого; его глаза по-прежнему были устремлены на Эрну, когда он ответил:

– Пальмам и орхидеям она необходима. Взгляните, они восхищают взор даже здесь, в неволе, а в могучем тропическом мире, где они растут на свободе, это захватывающее зрелище.

– Тропический мир должен быть прекрасен, – тихо проговорила Эрна, мечтательно скользя взглядом по роскошным чужеземным цветам.

– Вы долго были на Востоке, господин Вальтенберг? – спросила Алиса своим вялым, безучастным голосом.

– Несколько лет. Я дома почти во всех частях света и могу похвастать, что проникал даже в самую глубь Центральной Африки.

– Как член научной экспедиции? – спросил Эльмгорст.

– Нет, это никогда меня не привлекало. Я ненавижу всякое стеснение, а, участвуя в экспедиции, невозможно сохранить личную свободу. Тут ты связан и в выборе цели путешествия, и своими спутниками, и многим другим; я же привык сообразовываться лишь с собственной волей.

– Вот как! – На губах Вольфганга появилась почти презрительная улыбка. – Прошу извинить, я думал, что вы ездили в Африку как пионер науки.

– Боже мой, как серьезно вы все это принимаете, господин Эльмгорст! – насмешливо воскликнул Вальтенберг. – Неужели каждый должен непременно работать? Я никогда не гнался за славой исследователя, а просто впитывал в себя красоту необъятного, вольного мира и черпал силы и молодость из этого волшебного источника; если бы я должен был извлекать из него пользу, он утратил бы для меня всякую поэзию.

Эльмгорст пожал плечами и ответил делано равнодушным тоном, в котором звучало что-то оскорбительное:

– Ну что ж, весьма удобный способ устраивать свою жизнь, но мне он был бы не по вкусу, и вообще доступен лишь весьма немногим: для этого необходимо обладать достаточными средствами.

– Не так уж безусловно необходимо, – возразил Вальтенберг таким же тоном, – можно иной раз разбогатеть и благодаря какому-нибудь счастливому случаю.

Эльмгорст поднял голову с таким рассерженным выражением, что, несомненно с его языка готов был сорваться резкий ответ, однако Эрна предупредила его, быстро дав разговору другой оборот.

– Право, я боюсь, что дяде придется отказаться от надежды примирить вас с Европой, – сказала она Вальтенбергу. – Вы так увлечены своим волшебным тропическим миром, что все на родине кажется вам маленьким и жалким. Я думаю, даже к нашим горам вы останетесь равнодушны, но здесь вы найдете во мне решительную противницу.

Вальтенберг обернулся к ней; вероятно, он сам почувствовал, что зашел слишком далеко.

– Вы несправедливы ко мне! – возразил он. – Я не забыл родных Альп с их стремящимися к небу вершинами и темно-голубыми озерами и милые образы, которыми населили их саги, эти существа, точно сотканные из воздуха и снега родных вершин, с белыми сказочными цветами их вод на белокурых локонах.

Комплимент был смел, а глаза говорящего, устремленные на воздушную, словно окутанную снежной дымкой фигуру красивой девушки, сияли страстным восхищением.

– Алиса, ты отдохнула? – громко спросил Вольфганг. – Мы не должны сегодня так надолго покидать общество. Пойдем, пора вернуться в зал.

Алиса послушно встала, взяла его под руку, и они ушли из зимнего сада.

– Кажется, господин Эльмгорст привык повелевать, – саркастически заметил Вальтенберг, глядя им вслед. – Его тон уже напоминает будущего супруга и повелителя, и это в день обручения! Я нахожу, что фрейлейн Нордгейм сделала более чем удивительный выбор.

– У Алисы очень кроткий, покорный характер.

– Тем хуже! Ее жених, видимо, не сознает, что единственно этот союз возвышает его до положения, на которое он лично не может иметь никаких притязаний.

Девушка встала, подошла к группе растений, сплошь усыпанных темно-пурпурными цветами, и ответила после небольшой паузы:

– Мне кажется, Вольфганг Эльмгорст – не такой человек, чтобы позволить себя «возвышать».

– Вы думаете, что при заключении этого союза он имел какие-нибудь идеальные побудительные причины?

– Нет.

Короткое слово странно жестко сорвалось с губ девушки, и она ниже склонилась над пурпурными цветами.

– И я так думаю, отсюда и мое суждение о господине Эльмгорсте… Прошу вас, не вдыхайте так усердно аромат этих цветов: они мне знакомы, я знаю, что их коварный аромат опьяняет, он причинит вам головную боль. Будьте осторожны!

Эрна выпрямилась и провела рукой по лбу.

– Вы правы, – сказала она с глубоким вздохом. – Да и вообще пора вернуться к обществу. Пойдемте!

Казалось, Вальтенберг был иного мнения, но галантно предложил ей руку и повел в залы.

В одном из углов, преисполненный родительского гнева, сидел барон Эрнстгаузен с баронессой Ласберг, еще подливавшей масла в огонь. Допрос прислуги убедил ее, что карточки на столе действительно были подменены, и она дала полную волю своему негодованию. Она говорила весьма внушительно, наставляя несчастного отца такой дочери, и закончила речь следующим заявлением:

– Одним словом, я позволяю себе находить поведение господина Герсдорфа возмутительным!

– Да, возмутительно! И, кроме того, я уже целых полчаса ищу Валли, чтобы ехать домой, но никак не могу поймать ее. Ужасный ребенок!

– Я бы ни за что не позволила ей приехать, – усердствовала почтенная дама. – Я сейчас же, еще тогда, когда она открыла мне свое сердце, сказала баронессе, что тут необходимы энергичные меры. По-моему, самое лучшее – послать Валли в деревню к дедушке, там у нее не будет возможности видеться с Герсдорфом, и, насколько я знаю старого барона, он сумеет помешать и переписке.

Эрнстгаузен ухватился за совет с настоящим воодушевлением.

– Это идея! – воскликнул он. – Вы правы, баронесса, совершенно правы! Валли отправится к дедушке в ближайшие дни, даже послезавтра! Он был так возмущен этой историей, что, конечно, будет самым лучшим сторожем. Завтра же утром напишу ему!