— Слушай, Стрельцов, — говорю я и достаю заветный Жоркин блокнот. — Надо сначала с Березовским выяснить. Он, возможно, узнал больше, чем мы с тобой. Нужно довести, что он начал, до конца. Смотри.

Я показываю ему последнюю строчку в записях Жорки. «Выяснить с покрышками. Роль П. 46-я».

— Все это относится к выступлению Жорки на комсомольском собрании по второй колонне. Он с тобой хотел уточнить дату.

— Помню, он должен был выступить у нас, на отчетном. Его собирались выбрать комсоргом.

— При чем здесь покрышки и «сорок шестая»?

— На базе у нас автопокрышки — самый больной вопрос. Нет резины. Начальство где-то ее достает за деньги, а потом продает нам. Втихую, конечно. Что поделаешь? В горах резина снашивается быстро. Приходится выкручиваться. Но какая связь между этими покрышками и геологами…

Стрельцов, по-бычьи насупившись, решает задачу. Чем-то он напоминает мне Жорку. Внешнего сходства, конечно, нет. Жорка был порывистый, верткий, как будто пружинка была в нем заложена. Этот — медлитель, тяжеловес. Но чувствуется в нем та же упрямая пробивная сила, те же доверие к людям, участливость и доброта.

— Завтра, если доберемся до «сорок шестой», попробуем разузнать. А я выясню, с кем Березовский ездил к геологам, нет ли тут загвоздки.

Над головой тикают ходики, металлический котенок следит за нами бегающими глазенками, отсчитывает секунды. Я начинаю прощаться.

— Э, нет, оставайся, — решительно говорит Стрельцов. — Я тебя не отпущу к этой баптистке.

— Ты думаешь, они снова?..

— Пономарь далеко не ушел. Здесь топчется. Теперь надо глядеть в оба, Михалев. Если они действительно замешаны в гибели Жорки, то пойдут на все. Сам понимаешь.

Несколько дней назад здесь прошли бульдозеры, подготавливая для нас зимник. Но снег покрыл колею пухлым слоем. Приходится двигаться ощупью, то и дело останавливаясь и вытягивая увязшие машины.

Мы «бьём» дорогу в сорок шестую партию. В кузове машин — трубы для бурения, продукты, солярка, патроны — словом, все, без чего геологи не могут жить в тайге.

Мы со Стрельцовым, сменяя друг друга, едем в головном вездеходе, торя колею для остальных машин. Они, растянувшись цепочкой, идут гуськом, стараясь ни на сантиметр не увильнуть в сторону от рубчатого глубокого следа.

Зимник, верткий, с крутыми поворотами и наклонами, вьется меж гор. Руль мотает из стороны в сторону, слезятся глаза.

Впереди, проступая из снега, голубеют наросты льда. Над ними стелется пар. Теплый ручей пробивается в склоне.

— Наледь, — шепчет Володька. — Будем проходить с хода.

Он набирает скорость. Колеса тяжело скачут по ледяным буграм, машину трясет, словно десятки снарядов взрываются под бортами. Нас мотает из стороны в сторону, как близнецов в зыбке.

Проскакиваем. Вслед за нами, переваливаясь и подпрыгивая, преодолевает наледь еще один ЗИЛ.

Потом красная ракета, оставив дымный след, повисает над кабиной. Шипя, утыкается в снег.

Остановка. Одна из машин пробила лед и увязла в дымящейся воде. Час-другой — и вмерзнут колеса.

Матвеич, водитель злополучного зилка, стоит на подножке в латаных валенках, опасаясь ступить в воду. Матвеич немолод, он и летом в валенках ездит — нажил на дорогах ревматизм.

Стрельцов объявляет очередной аврал. Андрей Иванович и Андрей Борисович, шлепая по лужам, заводят трос. Это девятнадцатилетние ребята, рыженькие, рябоватенькие, похожие друг на друга, как новорожденные котята. Величают их по имени-отчеству, чтобы не путать: у ребят одна фамилия — Косых.

— Цепляй к моему! — кричит Антон Паламарчук.

Ребята набрасывают трос на буксирный крюк. Грузовик взвывает и в бессильной ярости царапает ледяную корку.

Паламарчук, цыганисто-смуглый красавец с гвардейскими усами, выскакивает на подножку.

— Подгоняй свою таратайку, Стрелец!

Вездеход впрягается в упряжку.

— Давай за руль, а я буду командовать, — говорит мне Стрелец.

Новая неизведанная радость работы охватывает меня.

С того дня, как я приехал в Козинск, во мне словно жили два человека. Один, настороженный и недоверчивый, был действительно я. А второй — тот, который разговаривал, делал какие-то дела и совершал поступки, существовал сам по себе, как двойник.

И вдруг все слилось в одно целое и я живу по-настоящему.

— Давай, Михалев, трогай.

Осторожно отпускаю сцепление, чувствую: за спиной, как гигантская стальная пружина, натягивается трос. Машина словно в стенку уперлась. Вот подалась стенка. Быстрее и быстрее. Вытащили!

И снова тряский, неуверенный бег грузовика по заснеженному зимнику. Плохо подмерзшее болото пружинит под колесами, выгибается дугой. И снова один из грузовиков оседает среди кочек, пробив потревоженный торфяной настил. Аврал. Суета. Гомон. Потные лица.

Вот как они «бьются», зимние дороги в Саянах.

Колонна подтягивается к ведущей машине, чтобы приготовиться к новому рывку. В кабину заглядывает баянист Шукшин.

— Задержись, Стрелец. У Матвеича радиатор потек.

Там, в тайге, в поселке сорок шестой партии, геологи с нетерпением ждут нашего поезда. Но не только это заставляет спешить в «сорок шестую». Стрельцу удалось выяснить: в начале апреля Жорка Березовский действительно выезжал к геологам. Вместе с Пономарем. Матвеич видел: две машины готовились к дальней поездке. Березовский вез фураж для лошадей, а у Пономаренко кузов был закрыт брезентом.

Но удивительное дело — в записях этот рейс Пономаря не был отмечен. Матвеич, который хорошо знал местность вокруг «сорок шестой», помог неожиданной догадкой. В семи километрах от поселка геологов находилось одинокое зимовье, принадлежавшее родителям Пономаря. Зимовье давно пустовало.

Не туда ли отвез Пономарь загадочный груз? Это и предстоит нам проверить.

Темная, тяжелая туча показывается из-за сопки; стволы чахлых березок становятся вдруг ослепительно белыми на свинцовом фоне.

Матвеич спешит к нашей машине. Пот бисерными каплями стекает на его рыжую бороду.

— Кое-как залатали, Стрелец. Трогаем! Оттепель ожидается.

— Снегопад вижу, а вот оттепели не чувствую.

— Почувствуешь, когда поживешь с мое.

Колонна снова отправляется в путь. Щетки «дворников» смахивают крупные снежинки со стекла.

— Ну все, застряли, — с горечью говорит Стрельцов. — Поддувало не проскочим.

Через полчаса подъезжаем к Поддувалу. Так называется ущелье, в котором даже при тихой погоде бушуют сквозные ветры.

Сейчас Поддувало — как аэродинамическая труба. Метровые сугробы преграждают нам путь. Белый вихрь намертво закрывает густой творожной массой стекла. Стрелец выскакивает из кабины.

— Стоп!

Машины останавливаются впритык — буферами к буферу. Словно стадо белых слонов сгрудилось близ ущелья.

Стрелец устраивает «летучку». Становится совсем темно. Мокрый снег тает на лицах.

— Надо ждать бульдозера от геологов, — предлагает Матвеич. — Если посреди ущелья застрянем — засыплет.

С ним соглашаются. Оставляем у машин дежурного и идем к «шоферской избе». У самого входа в ущелье стоит этот просторный сруб, выстроенный для водителей, пережидающих непогоду.

Единственное окошко постепенно приваливает снегом. Зажигаем лампу. Ребята, кряхтя, расстилают на нарах полушубки и ватники.

Неунывающий Шукшин уже извлек из черного футляра свой баян и вполголоса напевает: «Ты не лякайся, що мерзнешь, лебедонько, от того витра та хмар».

— А у самого молодая жена дома. Вот такая она, шоферская долюшка, — бормочет Матвеич. — Не из рук в руки, а из мук в муки.

Постепенно обживаем избушку. Андрей Иванович и Андрей Борисович затевают вольную борьбу на нарах. Паламарчук читает приключенческий роман. Адам Лауринайтис извлекает из подкладки шапки иголку и начинает латать свой зипун. Время тянется мучительно медленно.

— А ну тихо! — говорит «близнятам» Матвеич. — Слышите?

Мы прислушиваемся. Ветер воет за окном.