Спустя час Уэббер отснял уже более трехсот кадров. Он сфотографировал креветок и трубочников вблизи, широкоугольным объективом и на фоне второго батискафа, и надеялся, что по меньшей мере двадцать снимков должны удовлетворить «Нэшнл джиогрэфик». Дэвид не имел ни малейшего представления, подтвердит ли его работа существование хемосинтезирующих особей или просто докажет, что слепые белые креветки живут в девяностоградусной воде на глубине двух с половиной миль. В любом случае он знал, что сделал несколько эффектных кадров.

Для верности Уэббер попросил пилота захватить манипулятором полдюжины креветок и двух трубочников, теперь покоящихся в корзинке для образцов. В лаборатории на борту плавучей базы он сделает несколько крупных снимков добычи.

– Вроде все, – сказал он пилоту. – Давай наверх.

– Ты уверен? Не думаю, что твой босс захочет выбросить еще пятьдесят кусков, чтобы снова отправить нас сюда.

– Уверен, – чуть поколебавшись, произнес Уэббер. Он был убежден, что сделал снимки, которые принесут деньги. Уэббер знал свои камеры – иногда он ощущал их как продолжение своего мозга – и мог сейчас мысленно воспроизвести картинки в кадрах. Он точно знал, что снимки великолепны.

– Отлично.

– Сматываем удочки, – сообщил пилот по звукоподводной связи.

Он дал задний ход и отошел от разлома. Спустя минуту, когда Уэббер делал пометки в блокноте, он услышал, как пилот выругался:

– Твою мать...

– Что?

– Посмотри-ка туда. – Пилот указал в иллюминатор на дно.

Уэббер нагнулся к своему иллюминатору и задержал дыхание, чтобы стекло не запотело.

– Ничего не вижу, – сказал он.

– Внизу. Панцири креветок. Тьма-тьмущая. Песка из-за них не видно.

– Ну и что? Ты думаешь, эти твари едят друг друга?

– Ну, не знаю. Ничего похожего не видел. Думаю, едят, но чтобы еще при этом снимать панцирь... Может, кто-то из глубоководных акул, шестижаберная или пряморотая. Только будут ли они терять время, чтобы ободрать креветку перед тем, как съесть? Глупость какая-то.

– А не может она есть их целиком, а панцири выплевывать? Отрыгивать?

– У акулы желудочный сок как аккумуляторная кислота. Ничего бы не осталось.

– Тогда не понимаю, – удивился Уэббер.

– Я тоже, но кто-то, черт побери, съел тысячи креветок, содрав панцири. Давай-ка еще посмотрим.

Пилот развернул аппарат и двинулся по следу из панцирей. Скользя в нескольких футах над дном, он направил прожекторы вниз.

Батискаф медленно продвигался, делая не более двухсот футов в минуту, и спустя некоторое время монотонное жужжание мотора и неизменно пустынный пейзаж стали гипнотизировать. Уэббер почувствовал, что его взгляд начинает туманиться, и потряс головой:

– Что мы ищем? – спросил он.

– Не знаю, но думаю, как обычно в таких случаях, – некий ключ, который приведет к чему-то, чего не могла создать природа. Какую-нибудь прямую линию... или правильный круг... Что-то симметричное. В природе чертовски мало симметричного.

И всего лишь через несколько секунд Уэбберу показалось, будто на границе светового круга он заметил что-то странное.

– Вон там, – сказал он. – Не совсем симметрично, но и естественным не выглядит.

Пилот повернул аппарат, и, когда свет скользнул по дну, на ковре из рыхлого ила возникла груда искореженного черного металла. Форму ее невозможно было распознать: некоторые части, видимо, раздавлены, другие – разорваны и скручены.

– Похоже на кучу хлама, – уточнил Уэббер.

– Ну да, но какого? Что это было?

Пилот передал свое положение на второй батискаф, а потом опустился: днище аппарата легло на ил.

Металлическая груда простиралась в стороны слишком далеко, и прожекторы не могли осветить ее полностью. Пилот сфокусировал все десять тысяч ватт на одном ее конце и начал перемещать луч фут за футом, изучая каждую новую часть и, словно при сборке картинки-загадки, пытаясь совместить их, чтобы получилось объяснимое целое.

Уэббер не предлагал помощь, зная, что не в состоянии сделать что-либо полезное. Он фотограф, а не инженер. По его представлениям, эта куча стали с равным успехом могла оказаться локомотивом, колесным пароходом или самолетом.

Пока Дэвид ждал, он почувствовал страх перед возвращением. Они находились в этой штуке уже пять часов; по крайней мере еще три часа потребуется, чтобы вернуться на поверхность. Он замерз, проголодался и хотел отлить; а больше всего ему необходимо было двигаться, делать что-то. И убраться отсюда к черту.

– Давай забудем про все это, – предложил он, – и всплывем.

Перед тем как ответить, пилот выдержал долгую паузу. Наконец он повернулся к Уэбберу и сказал:

– Надеюсь, у тебя осталось достаточно пленки.

– Зачем?

– А просто мы нашли кое-что денежное.

Пилот вызвал второй батискаф и поставил его в пятидесяти ярдах от себя, за устланным обломками местом. Четыре прожектора выдавали вместе двадцать тысяч ватт, и они могли видеть участок почти целиком.

– Ну? – ухмыльнулся пилот.

– Что ну?

– Ну, что это?

– Откуда мне знать, черт побери? – отрезал Уэббер. – Послушай, я замерз, устал и хочу выпрямиться. Сделай одолжение, прекрати...

– Это подводная лодка.

– Точно? – Уэббер приник к иллюминатору. – С чего ты решил?

– Смотри, – показал пилот. – Руль глубины. И вот, это должна быть труба шнорхеля[3].

– Ты думаешь, атомная?

– Нет, не думаю. И даже уверен, что нет. Похоже, она стальная. Смотри, как окисляется – очень медленно, ведь на глубине почти нет кислорода, но все же окисляется. К тому же она невелика, и кабели дерьмовые, древние. Кажется, мы имеем дело со Второй мировой войной.

– Второй мировой?

– Ага. Но попробуем подойти поближе. Пилот что-то сказал в микрофон, и по команде батискафы почти незаметно поползли навстречу друг другу, приподнявшись над грунтом лишь настолько, чтобы не цеплять ил.

Осталось восемьдесят шесть кадров, и Уэбберу пришлось снимать экономно. Он пытался представить, как выглядела эта груда обломков до катастрофы, но разрушение было настолько полным, что он не понимал, каким образом кто-то может узнать в этом отдельные части корабля.

– Где мы? – спросил он.

– По-моему, над кормой, – ответил пилот. – Лодка лежит на левом борту. Эти трубы, должно быть, кормовые торпедные аппараты.

Они миновали одно из палубных орудий, и, поскольку оно действительно на что-то походило, Уэббер истратил пару кадров.

Подойдя к зияющей ране в борту корабля, они увидели на иле в нескольких футах от пробоины пару туфель, как будто ждущих, когда их снова наденут на ноги.

– Где парень, который их носил? – заинтересовался Уэббер, снимая туфли в разных ракурсах. – Где тело?

– Должно быть, съели черви, – произнес пилот. – И еще крабы.

– Кости и все остальное? Черви едят кости?

– Нет, но море ест. Глубина и холодная соленая вода растворяют кости... Химия. Море ищет кальций. Раньше я хотел, чтобы меня похоронили в море, но теперь – нет. Мне не нравится идея стать ленчем для этой погани.

Приблизившись к носу подлодки, они увидели еще несколько распознаваемых предметов: котлы из камбуза, раму от койки, радио. Уэббер все сфотографировал. Он наводил одну из камер, когда на границе поля зрения заметил нечто похожее на букву алфавита, выписанную на стальной плите.

– Что это? – спросил он.

Пилот развернул батискаф и медленно двинулся вперед. Глядя в иллюминатор, он вдруг бросил:

– Есть! Мы опознали ее.

– Правда?

– Во всяком случае, принадлежность. Это U на обшивке боевой рубки. U-boot[4].

– U-boot? Ты хочешь сказать – германская?

– Была. Но только Богу известно, что она делала так далеко к югу от основных коммуникаций.

Пока пилот понемногу продвигал батискаф к носу подводной лодки, Уэббер снял букву U в разных ракурсах.