Лучка пришел в полночь.

— Где ты был? — спросил Максим.

— Как заяц, затаился на задах в полыни, — в горькой усмешке Лучка скривил губы. — Дожил, мать твою так!

— Не ругайся, — Максим сморщился. — Скажи честно и прямо — ничего такого за тобой не водится?

Лучка покосился на него, снова усмехнулся.

— Кое-что есть. Хотел с тещей да Еленой власть опрокинуть.

Тещу думали поставить самым главным комиссаром, а Елену ей в помощники.

— Глупо шутишь! — рассердился Максим. — Что делать теперь! А?

— Надо всем нам в сельсовет шагать, — сказал Игнат.

— Ни хрена не выйдет! — крикнул Лучка. — Туда только попади, не шибко потом выберешься. Так просто в руки не дамся. Смотаюсь отсюда.

Максиму тоже не хотелось идти в сельсовет. Что милиции докажешь? Не с милицией надо разговор вести.

— Мы так сделаем… — сказал он Лучке. — Переночуй на сеновале, а рано утром выбирайся из деревни, топай до тракта. Я в это время в район поеду. Из района в город. В Тугнуе возле моста встретимся.

Лучка согласился и послал Татьяну за Еленкой.

Из Тайшихи Максим выехал рано и перед началом рабочего дня был уже в райкоме. Дождался Петрова. Тот, едва услышав, о Бато, буркнул:

— Опять суетесь не в свое дело.

— Дело Батохи мне не чужое. Общее у нас дело, товарищ Петров. За это общее дело мы с Батохой на смерть шли, — Максим облизал сухие губы, сел к столу, всем своим видом показывая, что так просто отсюда не уйдет.

Петров со вздохом отодвинул бумаги, посмотрел на Максима заинтересованно, насмешливо-снисходительно улыбнулся.

— А я все как-то забываю, что ты партизан.

— Я сказал не для того, чтобы напомнить об этом.

— Да, конечно, — согласился Петров, — И я имею в виду совсем другое. В свое время и я, товарищ Родионов, тоже партизанил. Позднее служил в Красной Армии. Две разные вещи. Армия это железная дисциплина, строгий порядок. Там у каждого свое строго определенное место, свои обязанности. Жаль, что ты не был красноармейцем. Петров говорил мягко, улыбался, но маленькие, словно бы запухшие глаза его построжали. Пора бы уже кончать с партизанщиной, Максим Назарович. Мы ведем фронтальное наступление, и всякая лихая партизанщина не только не полезна вредна. Или ты думаешь иначе?

— Не знаю. Я думаю о другом, — машинально ответил Максим,

В нем нарастала тревога за Бато. В рассудительном спокойствий Петрова, в его снисходительной усмешке было что-то такое, что отделяло секретаря райкома от него, Максима, а на происшедшее бросало тень обыденности, незначительности. И все нутро Максима восставало против этого. Слова Петрова, скорее всего, правильные, но они сейчас не к месту.

— Товарищ Петров, Батоху надо освободить! Наш он до последней кровинки.

— Ничего ты не понял, — с сожалением сказал Петров. — Его делом занимаются честные, преданные Советской власти люди. Что получится, если, не доверяя им, мы полезем со своими советами и соображениями?

— А что, если одна ошибка потянет за собой другую? Как тогда, товарищ Петров? — почти с отчаянием сказал Максим. — Так просто человека не берут под стражу. В чем-то, видимо, его обвиняют. А если он не сумеет или не сможет доказать свою невиновность? Товарищ Петров, я не могу себя считать членом партии и просто честным человеком, если буду спокойно смотреть, как мой товарищ, друг, которому верю не меньше, чем себе, сидит за решеткой!

Лицо Петрова стало угрюмым и озабоченным. Медленно, словно в нерешительности он снял телефонную трубку.

— Алло! Товарищ Чернобылов? Ко мне пришел член партии Максим Назарович Родионов. Из Тайшихи. Он хорошо знает Чимитцыренова. Может быть, вы с ним поговорите? — В голосе Петрова прозвучали несвойственные ему просительные нотки.

Повесив трубку, он, не взглянув на Максима, придвинул к себе бумаги, сказал с глухой досадой:

— Идите к Чернобылову. Это следователь.

Максиму нужно было еще поговорить и о Лучке. Но Петров низко наклонился над столом. Холодно, как эмалированный, блестел его лысый череп. Максим почувствовал, что ничего больше тут не добьется. Все, что мог, Петров сделал.

Следователь Чернобылов находился в узком кабинете с единственным, забранным железной решеткой окном, выходящим на заросший лебедой двор. Он шагнул навстречу Максиму, протянул узкую твердую руку, пригласил сесть. Это был совсем еще молодой человек с бледным, утомленным лицом. Приветливо улыбаясь, он усадил Максима, спросил:

— Вы, кажется, хотите помочь следствию?

— Ну, конечно! С товарищем Чимитцыреновым…

— Извините. С гражданином Чимитцыреновым, — мягко поправил Чернобылов.

Максим понял, какой помощи ждет от него следователь, резко сказал:

— Для меня он товарищ! В чем его вина? Утомленное лицо следователя поскучнело.

— Здесь вопросы задаем мы. Так уж принято. Извините.

— Какая разница! — все больше раздражался Максим. Нечего наводить тень на плетень. Такие люди, как Бато, Советскую власть завоевали, ими она жива и сильна.

— Вы это пришли сказать?

— Это. А еще…

— Извините, но у меня нет времени. Я вас охотно выслушаю в другой раз…

На улицу Максим вылетел как ошпаренный, оглянулся, плюнул. Вот сукин сын! Времени у него нет.

В городе Максим ссадил Лучку за Удой, определив на жительство к знакомому мужику. Везти его на постоялый двор побоялся.

В тот же день пошел в обком. В коридорах обкома было тихо и пусто, его шаги гулко отдавались под потолком. За пишущей машинкой в приемной Ербанова сидела та же женщина, а самого секретаря обкома не оказалось уехал в Москву. Такой неудачи Максим не ожидал, растерялся, стоял в дверях приемной и решительно не знал, что теперь делать.

— Может быть, он скоро вернется? Я бы подождал. Позарез нужен… Ей-богу, важное дело.

Секретарша с сочувствием посмотрела на него, пожала плечами. Потом сказала:

— Вряд ли стоит ждать.

— Это почему же?

— Вы… вот посмотрите и решайте сами.

Она подала ему газету с подчеркнутым карандашом заголовком «Самокритика… на тормозах». Пробежав глазами статью, Максим сел и стал читать фразу за фразой, то и дело возвращаясь к прочитанному:

«…Бюро обкома, став на путь гнилой дипломатии, не сказало о том, что врагам народа покровительствовал первый секретарь Ербанов, зная, что Ербанов, возглавляя длительное время парторганизацию, допускал грубейшие ошибки в вопросах разоблачения и разгрома буржуазных националистов и в целом ряде случаев покровительствовал им и выдвигал на руководящие посты.

…В связи с тем, что Ербанов в своей практической работе продолжал и продолжает вести линию потворства и покровительства врагам народа, надо поставить перед пленумом обкома и ЦК ВКП(б) вопрос о снятии его с поста первого секретаря обкома».

У Максима вспотели ладони, и к влажным пальцам липла газета. Все это было до того невероятным, что никак не укладывалось в голове. Ербанов — врагам потатчик…

В городе он прожил больше недели. И каждый день приходил в приемную, брал со стола секретарши свежие газеты. Все они были заполнены статьями о вредителях и врагах. «Враги народа в горсовете», «Враги народа в школах Селенгинского аймака», «Вражеское гнездо в депо еще не разгромлено». И так на любой странице любого номера. Максиму становилось страшно.

Однажды он не застал секретаршу в приемной. Не пришла она и через день, и через два. Теперь Максим покупал газеты в киоске. В них все чаще имя Ербанова связывалось с уже знакомыми Максиму именами врагов, которых он вроде бы прикрывал, наконец стали без обиняков писать о фактах «мерзкой вражеской деятельности бывшего первого секретаря обкома Ербанова», и он понял, что ждал напрасно, что теперь уже не спасти ни Лучку, ни Батоху.

Скомкал газетный лист, бросил на тротуар.

Лучке он не смел взглянуть в глаза. Было такое чувство, что он его предал. Лучка без слов понял, что дела плохи, не стал ни о чем спрашивать, сказал:

— Стало быть, надо сматываться… Так и знал.