— Ты меня, Павел Александрович? — Викул Абрамыч привстал со стула, охнул, схватился руками за поясницу. — Вот, проклятая, как стрелит, как стрелит… Из глаз искры сыплются. Застудил, не иначе. Но я поеду. Раз надо, я с полным удовольствием. Только вот баба баню затопила, погреться надо, пока не погиб совсем.
Рымарев понял: не поедет. — Зачем же пришел, если болеешь?
— По душевному влечению. Пока баня топится, я посижу тут, послушаю. Всякая новость тут свеженькая. Может, думаю, какое постановление вышло или еще что.
С улицы незаметно вошел Белозеров, услышал последние слова Викула Абрамыча, фыркнул.
— Какое тебе надо постановление?
— Да ведь всякие выходят, Стефан Иванович, я до всех интерес имею.
— Давайте, мужики, по домам разбегайтесь, чешите бороды, у кого они есть, одевайте новые рубахи. И в сельсовет, собрание будет.
Выпроводив мужиков, Белозеров закрыл дверь.
— Выехал секретарь райкома. Велел собрать колхозников и единоличников.
— А зачем?
— С народом беседа будет, сказал Белозеров. А перед собранием на ячейке разговор. — Ты, Павел Александрович, пошли рассыльного за Абросимом и Максимом. Ереме я сказал. А я домой сбегаю.
— А когда Петров приедет?
— Вот-вот будет. Давно уже выехал.
Но заносы на дороге задержали Петрова. Партийцы сидели в правлении колхоза, мужики в сельсовете. И Белозеров не знал, что делать.
Петров ввалился в контору, весь залепленный снегом, сердитый, озябшими руками кое-как расстегнул пуговицы полушубка и, не раздеваясь, сел за стол. — Людей собрали?
— Да, ждут, — ответил Белозеров. — Давно уже. Если тут долго будем заседать, разбегутся.
— Заседать будем потом, сначала проведем собрание колхозников. Плохо, дорогие товарищи, ведете работу. Петров обвел взглядом членов партии.
Рымареву показалось, что жесткий взгляд светлых глаз секретаря райкома задержался на нем больше, чем на других, и от этого он почувствовал смутное беспокойство.
— Кто из вас был на днях в обкоме партии? — спросил Петров.
Рымарев с облегчением вздохнул, покосился на Максима — признается или нет? Максим поднялся.
— Я был в обкоме партии. А что?
— Да ничего. Ты, как и любой другой коммунист, имеешь право обращаться с жалобой не только в обком, но и повыше. Только всегда ли нужно это делать? Думаю, без нас там достаточно забот. Что будет, если все ринемся туда? А, товарищ Родионов?
— Я как-то не думал, что будет, если все ринемся туда, — ответил Максим с тайной усмешкой.
— Вижу, думать не твоя забота! — В голосе Петрова прорвалось раздражение.
Рымарев досадовал на Максима. Мог бы говорить с начальством и поуважительнее. Привык здесь покусывать всех без разбору…
— Идемте, товарищи! — заторопил Белозеров.
Рымарев вышел последним, запер контору на замок. Максим шагал позади всех, больше чем обычно припадая на нездоровую ногу. Павел Александрович молча обогнал его и пошел рядом с Белозеровым.
Народу в сельсовете было мало, многие, устав от ожидания, ушли обедать. Петров распорядился собрать всех, потребовал списки колхозников и перед фамилиями тех, кто недавно вступил в колхоз, поставил крестики.
Собрание открыл Белозеров. Он был, на удивление Рымарева, немногословен, почти сразу же уступил свое место Петрову. Секретарь райкома, короткий, плотный, с досиня выбритой головой, стоял, опираясь руками о стол, подавшись всем корпусом вперед. Из кармана черной суконной гимнастерки торчали остро заточенные карандаши и белый колпачок ручки. Уверенно, энергично говорил он о великом процессе преобразования деревни на новых социалистических началах, о неизбежности ломки всего старого.
— Отсюда все единоличники и колхозники должны сделать единственно правильный вывод. А у многих до сих пор нет твердо определенного мнения. Ходят разные разговорчики о принуждении. Или действительно было принуждение? Давайте поговорим об этом начистоту.
— Дозволь, товарищ начальник, — Петруха Труба встал, сунул шапку под мышку. — Я тебе так скажу — мало у нас принуждения, а надо бы побольше. Иначе что получается? Один пуп надрывает на работе, другой бока отлеживает дома.
— А в колхоз вы вступили по доброй воле? — спросил Петров.
— Куда мне деваться, если не в колхоз?
— Ну хорошо… — Петров пробежал глазами список. — Носков Григорий есть?
— Я за него! — бойко выкрикнула с места Паранька Носкова. — Мужик забор чинит. Что надо?
— В колхоз вступили без принуждения?
— С большим принуждением.
— То есть? — светлые, почти незаметные брови Петрова быстро сдвинулись.
— Я своего мужика принуждала. И принудила!
Мужики сдержанно засмеялись. Но лицо Петрова осталось хмурым.
— Лука Богомазов! — резко выкрикнул он очередную фамилию.
— Я, — Лучка поднялся, потеребил, приглаживая, бородку.
— Ну, расскажите нам, товарищ Богомазов, каким образом вы вступили в колхоз.
— Вступить-то я вступил, но… Лучка отыскал глазами Максима. Подгонял тут один меня, давил в загривок каждый день…
— Вас запугивали?
— Меня не шибко запугаешь! — обиделся Лучка. — Не баба же!
— Садись! — приказал Петров и назвал следующую фамилию: — Викул Антонов!
Благостно улыбаясь, Викул Абрамович встал, кашлянул в кулак.
— Тута я, туточки.
— Как вступал в колхоз, расскажи…
— Для чего?
— Как для чего? Мы должны знать, кто вступил по доброй воле, а кто…
— Понимаю, понимаю! — перебил Петрова Викул Абрамович.
— Если я, к примеру, не по своей воле в колхозе, то мне, к примеру, полная слобода. Так?
— Да, конечно.
— Постановление такое вышло? Давно пора. А то придумали… Теперь слушай, дорогой товарищ начальник. В колхоз меня зайти заставили. И я, значит, желаю обратно выйти.
— Вот как?! — Петров чуть смешался, порылся в бумагах, взял в руки листок, — Это ваше заявление?
Викул Абрамович протолкался к столу, подслеповато щурясь, вгляделся в кривые буквы.
— Моя бумага.
— Кто писал?
— Сам. Грамоте разумею.
— Так что вы мне голову морочите!
Тут только хитро-мудрый Викул Абрамович сообразил, что дал маху, смешался, попятился, пробормотав:
— Сволота слух пустила, что постановление про отмену колхозов будет. А я что? Остановился, воинственно вскинул бородку. — А что я сказал? Я сказал, жизнь заставила в колхоз заступить.
На душе у Рымарева становилось все неспокойнее. Что задумал Петров? Для чего этот допрос?
После общего собрания провели собрание ячейки.
В сельсовете, когда там осталось всего шесть человек, наступила тишина, чуткая, настороженная. Петров курил папироску, стряхивая пепел на листок бумаги. И Максим тоже курил, пряча самокрутку в рукаве. Абросим Кравцов сидел с закрытыми глазами, играл пальцами. Ерема Кузнецов все поглядывал на секретаря райкома, желая и не решаясь что-то сказать. Беспокойно вертелся на стуле Стефан Белозеров.
— Подведем, товарищи, итоги, — Петров строго посмотрел на Максима. — Результаты проверки показали все крестьяне вступили в колхоз добровольно. Так? Между тем в областном комитете товарищ Родионов уверял руководителей, что всё у нас строится на принуждении. Как это прикажете понимать? По-моему, здесь наличествует факт введения руководителей в заблуждение. Так? Объясните, товарищ Родионов.
Максим не знал, куда девать недокуренную самокрутку, по-совался с ней во все стороны, смял в кулаке, толкнул в карман. Рымарев про себя усмехнулся. Будешь знать, как лезть не в свое дело.
— Я и сейчас считаю принуждения у нас больше, чем нужно. Лифер Овчинников это что?
— Он единица, а мы речь ведем вообще. Разве это не ясно?
— Нет, не ясно. Лифер не единица, он человек. Вы хорошо говорили о социализме. А для кого мы его строим? Для всех, в том числе и для Лифера Овчинникова. Но дело даже не в этом. Страшно тут вот что. Чтобы напугать всех остальных, мы посадили его в тюрьму. Разве это справедливо? Скажем, чтобы укрепить партдисциплину, завтра возьмут и исключат из партии вас, товарищ Петров, как вы будете себя чувствовать?
