Не слишком зацикливаясь на конфетно-букетных настроениях (только деньги переводить да время тянуть), она занялась общественным мнением. Оно сработало, как и положено, – беспардонно и быстро. Скоро в тайну будущей свадьбы было посвящено полгорода, а Лешик все медлил. 

Какую девушку не тянет на романтику? особенно, в пору сердечных волнений! Татьяну не тянуло. Никак. Ни разу. Собственно, ничего против любовной болтологии она не имела, но в душе презирала и ее, и тех, кто на нее ведется. Алексей с таким практицизмом еще не сталкивался: 

– Ладно – письма, стихи, дневники… Но искусство? Добрая половина книг, картин, романов любовными флюидами пропитана! – пытался он пробудить в Татьяне сочувствие к прекрасному и поэтическому. При таких-то формах – еще б и содержания поромантичней, поженственней… 

– И флюиды твои чушь, и искусство… – не задумываясь, парировала та и кокетливо оправляла что-то на груди. 

– А Пушкин, Лермонтов, Есенин? 

– Лодыри и бабники! 

– И не скучно тебе жить? 

– Мне? Скучно? Да я все время в действии, в процессе, в движении! Ставлю цель – и иду  к ней! Препоны, преграды, – а я иду! 

– А потом? 

– Потом – новую ставлю! 

– А для души? 

– Опять ты… Для души – квартира, хорошая работа, нужные знакомства. Все есть! Хозяина бы… 

«Пора б ему решаться, – горела от нетерпения Татьяна. – Все готово, продумано, деньги подкоплены, ресторан выбран… знакомые и родственники только и ждут, когда она дату назовет. И ей, между прочим, не двадцать лет, – еще немного, и поздно будет. Девки-то нынче ловкие, хваткие пошли, – вмиг из-под носа уведут. А этот ни мычит, ни телится. Самой действовать надо! Решительно и наверняка: да-да, нет-нет, чего ждать-то! Тем более скоро очередная институтская вечеринка в любимом выпускниками кафе, –  чем не подходящий момент». 

На решающее мероприятие Татьяна оделась и накрасилась как можно эффектнее (Лешик со своей аллергией потерпит), ощущение близкой победы бурлило в каждой клеточке богатого, налитого тела, глаза блестели необыкновенно ярко. Алексей даже смутился: что это – вдохновение? влюбленность? неужто прорвалось, пробудилось? и когда, после бокала-другого, на щеках Татьяны сквозь тон и пудру проступил румянец, – в который уже раз заговорил о природе и красоте чувств. 

– Чувств тебе? – зло сверкнула Татьяна. – Ну, смотри… – и решительно направилась к маленькой эстраде, забралась на нее, крикнула что-то музыкантам, и указав на Алексея, хрипло произнесла в самый микрофон: – Танцую… Для него. 

Если кто и взглянул на Алексея, то лишь из вежливости, – все внимание устремилось к ней, невысокой, налитой, разгоряченной… 

Татьяна не стала томить публику: с первыми же аккордами расстегнула верхнюю пуговичку блузки, и, дождавшись звуков одобрения, перешла к следующей… Мужчины отвлеклись от спутниц, спутницы опустили глаза, кто-то поспешил на выход… 

Пуговичка за пуговичкой, – вскоре Татьяна, скинула блузку, и, швырнув ее на крышку рояля, перешла к лифчику. Тонкие пальчики игриво оттягивали натянутые лямки. Мужчины толпились у эстрады, у ног танцовщицы, не сводя глаз с ее пышущего здоровьем тела, алкоголь возбуждал, напряжение росло. «Эй, лабухи, бахните, чтоб стены задрожали!», – крикнули из зала. И «лабухи» бахнули: зал вздрогнул, стекла взвизгнули, столики задребезжали, мужчины с горящими глазами чуть ни стонали. Ошарашенный Алексей поспешил на выход, но перед самой дверью невольно обернулся на эстраду. Брызнув в него дерзким и гордым взглядом, Татьяна отчаянно тряхнула грудью, и, мигом скинув лифчик, явила всю свою вожделенную роскошь, подрагивающую, спелую, упругую. Пронесся стон восхищения, кто-то полез на эстраду, кто-то пытался стащить скомканную блузку… Татьяна, не ожидавшая такой резвости от хмельных зрителей, нервно пятилась за кулисы, одеваясь на ходу, путаясь в рукавах и рюшах, больно ударилась обо что-то острое (даже слезы навернулись, – и это кстати!), и с трудом выбравшись из толпы, поспешила следом Алексеем в холл. 

– Что!? Получил?… Ты ж хотел чувств?! – набросилась она. Вызов и слезы мешались в ее голосе, волосы растрепаны, блузка застегнута наперекосяк, как у малого ребенка, в движениях – взвинченность, в глазах – отчаяние. 

– Ну, все. Успокойся. Все хорошо, – может, не так уж она нечувствительна. Может ей больше других нужны его тепло и нежность. И то ли жалея, то ли успокаивая, он прижал к себе это растерянное создание. – Я рядом… 

– Рядом!? – и в шаге от победы нельзя расслабляться. – Что мне твое «рядом»? Что ты меня мучаешь? Я ж до сих пор не знаю, буду ли твоей женой! 

Вихрь сочувствия и винных паров подхватил мысли Алексея, и он подчинился стихийным началам: 

– Будешь. Будешь ты моей женой. 

– Значит, делаешь мне предложение?! 

– Делаю, – чего не скажешь, чтоб утихомирить расстроенную женщину. 

Татьяна выдохнула, отошла к зеркалу, поправила прическу, макияж, перезастегнула блузку, и вернулась, сияя улыбкой победительницы: 

– Пошли-ка! – повела она его в зал. – Перед всеми скажешь! 

Алексей послушно последовал за ней, – только б сейчас все закончилось, а как угар пройдет, все и разъяснится. 

Уставшие музыканты играли абы что и абы как, у эстрады изгибаясь, топталось несколько полуобнаженных девиц, мужики скучали. Увидев вернувшуюся парочку, все притихли, будто этих двоих только и ждали, и даже девицы вернулись за столики. 

– Давай, – указала Татьяна на эстраду. 

– Может, без этого… – вяло отпирался Алексей. 

– Давай! Давай! – раздались нетрезвые голоса. 

Он неохотно подошел к эстраде, но подниматься не стал. Ему сунули микрофон, – не отмахнешься: 

– Ну… в общем... 

– Ну?! В общем?! – активно втягивала публику Татьяна. 

– В общем… я делаю тебе предложение, – промямлил он. 

– Еще раз… – не унималась Татьяна. 

– Будь моей женой. 

По залу прокатилось одобрительное «О-o-o!», но, очевидно, публику это волновало меньше, чем недавнее зрелище. 

– Я согласна, – ответила Татьяна. 

А это и вовсе никого не интересовало. Прощаться было излишне. Так и уехали, по-английски. 

Первая ночь была жаркой: Татьяна упивалась победой и добычей, Алексею казалось, что именно благодаря ему она, может быть, впервые в жизни ощутила надежду, отчаяние, кураж, – целую палитру чувств. Но уже на следующее утро Татьяна обнаружила прежнюю невозмутимую приземленность: за завтраком сухо обсуждала предстоящую свадьбу, его переезд к ней, расписание на ближайшие два года: с ребенком лучше подождать, – сначала надо мебель купить, бюджет наладить, приготовить все. И снова Алексей изумлялся, – где та, бедовая, с горящими глазами? думал о диапазонах чувств: может, у каждого он свой, и все дело в умении соразмерять частоты? сосуществовать как-то… 

Свадьбу старался не вспоминать: его ставили, сажали, поворачивали, фотографировали... А «молодая» еще несколько месяцев упивалась статусом замужней дамы, размахивая перед знакомыми и незнакомыми обручальным кольцом, собирая гостей, чтоб представиться молодой парой, то и дело роняя «мой-то, мой», и бывало, поддевая кокетством какого-нибудь ротозея, внушительно и с торжеством выговаривала ему: «Вы же видите, я женщина замужняя»… 

И то сказать, жена из Татьяны вышла крепкая, надежная. Она лихо справлялась с бытовыми и будничными заботами, знала все о праздниках (светских, православных, языческих), традициях, приметах, скидках и распродажах, умела упрощать любые сложности, и главное, – всегда точно знала, что должна и не должна жена, и что должен и не должен муж, склонность Лешика к любовным похождениям принимала по-житейски мудро: его любвеобилия на всех хватит. А парень он симпатичный, язык подвешен, не пьет, – какая ж баба не позарится, вот и бросаются… А мужику того и надо, в природе у него – по бабам шляться. Со временем нагуляется. Главное, – чтоб детей на стороне не наделал и семейного благообразия не нарушал. Он и не нарушал: послушно отмечал праздники, когда надо, сидел с гостями, смеялся над пошловатыми анекдотами и уважал Татьяну за ее житейскую сноровистость, и за то, что однажды она совершила ради него такое, на что не каждая отважится.