– Так, ребятки… – начала она что-то перекладывать, вытаскивать, прятать, то и дело поглядывая на парочку. – Весна, стало быть! солнышко… – а вы ссориться собрались. Не дело это! Ты, – обратилась она к мужчине, – проси прощения, а ты – (уже к Марине) – прости дурака. И смотрите мне! – добродушно пригрозила, и разобравшись с сумками, неожиданно легко зашагала прочь. 

– Ну, прости дурака Алексея! – рассмеялся незваный спутник. Представился вроде. 

Марина, ни красотой, ни богатством форм не отмеченная, навыков кокетства и общения с мужским полом сроду не имела, и чему радуется этот дядечка-шутник, не понимала. «А может, не шутник, а знакомый (мамин или еще чей-нибудь), ждет, когда я его узнаю», – Марина пригляделась: годами намного старше, ростом чуть выше, подтянутый… «Алексей», значит... скорей уж «Алексей Иваныч» какой-нибудь… Нет, ни о чем. Волосы темные, лицо открытое, глаза голубые, немножко глубоко посажены (от этого блеск еще заметней кажется), нос прямой. А губы… губы немного капризные. Вернее, самые уголки губ, чуть пухлые, по-детски очень… Точно запомнилось бы. Нет, никакой он не знакомый… 

Алексей не торопил, ждал, когда Марина успокоится (во напугал!), и гадал, с чего б это девушки от него бегать начали. За ним – случалось, а чтоб от него… – странно это, да и девушка странная. Теплынь стоит! солнце печет! здесь, в центре и снега уже нет, милые прелестницы чуть ни в летнем ходят, – а эта: куртка глухо застегнута, сама бледная, измученная. В другой раз не заметил бы… Да и в этот не заметил, просто сел на единственно свободное место рядом со спящей пассажиркой, в который раз проклиная свою аллергию на косметику, осторожно вдохнул, но почувствовал только запах ветра и солнца. Вот тут и пригляделся внимательней: чистая, без косметики, кожа, спокойный ровный лоб, трогательно детские, нещипаные брови, нежно-розовые веки, серебрящиеся лучики ресниц, губы естественные, дышащие (целуй не хочу, никакая аллергия не помешает), удивительно счастливая, безмятежная улыбка, а глаза… – глаза, наверное, светлые-светлые, как весенний воздух. И то ли любопытство, то ли шальные мысли взыграли (весна ведь!), – да мало ли почему! – захотелось сам цвет увидеть: серые или голубые? Из чисто эстетических соображений захотелось. Вот и не спешил отсаживаться. А когда веки девушки распахнулись, – глаза оказались неожиданно темными, почти черными, огромными, раскосыми, – у него аж сердце екнуло. Еле успел следом выскочить, чтоб в глаза ей насмотреться. Блажь, конечно, но не все ж по уму жить! 

– Испугал я тебя? – примирительно начал Алексей. 

– А вы не тыкайте, – отпускал Марину испуг. (Чего ей бояться? – вон люди, вон окна, до дома рукой подать). Но нарастало раздражение: привязался ведь! 

– А ты не выкайте! – веселился в ответ Алексей. – И скажи-ка, красавица, имя у тебя есть? 

– А вам зачем? – недогадливый, что ли? или она все-таки чего-то не улавливает? – Марина… 

– Красивое имя. Слушай, Мариночка, у меня сегодня со временем не очень. Давай завтра встретимся. И весь вечер – твой, ладно? 

– Не ладно, – усмехнулась Марина. – Ни к чему это. 

– У тебя кто-то есть? – (Наличие кавалера до сих пор было единственной причиной подобных отказов). 

– Угу… Матушка, школа, экзамены… 

– Что за экзамены? 

– Выпускные. 

Марина выглядела чуть старше своего возраста, иногда досадовала на это, но сейчас с интересом наблюдала, как поведет себя этот дядечка, узнав, что она еще школьница, ненадолго правда, но все-таки... Алексей, хоть и не ждал такого поворота, не особо смутился: девушки нынче развиты, а мимолетная симпатия и толика легкого флирта никому еще не вредили: 

– Помню, помню: шпаргалки, записки, романтика… – продолжал он, излучая радость. – Значит, на выходных?! 

– Нет, – как можно жестче отрезала Марина. Такой взрослый и такой непонятливый! 

– Тогда вот, – он покопался в сумке, записал что-то на листке бумаге, и протянул его Марине. – Позвони, как сможешь. Только обязательно позвони, хоть завтра, хоть в выходные, хоть после экзаменов. Договорились? 

Дошло-таки! – Марина небрежно сунула листок в карман (не забыть выкинуть! – не дай Бог, матушка найдет). Но Этот прощаться не собирался, тем более что девушка держалась спокойнее: 

– А теперь, Мариш… Можно так? У меня к тебе вопрос… Один-единственный, но очень важный! Для меня важный! Только давай отойдем. Шумно тут. 

«Шумно ему! – подозревала же нехорошее! – А если зря? Если человек – порядочный, просто она не все знает, вот и придумывает невесть что? Лучше разобраться», – и Марина направилась в сторону от проспекта, легким жестом пригласив Алексея присоединиться. 

Встреча первая. Глава 3. На солнце и в тени 

Они вышли на улочку, идущую вдоль проспекта и соединенную с ним проходными дворами. Здесь, в нескольких метрах от пыльного, ревущего центра было по-домашнему уютно. Жизнь текла тише и неспешней. Деревья отбрасывали ажурные голубоватые тени, пахло набухшими почками, влажной корой и ожившей землей, на газонах пробивалась первая травка, белели высаженные осенью крокусы, – готовая натура для съемок. Алексей для романтического героя – вполне… А вот Марина не тянула. Тут нужно было красавицу, – знойную, смелую, жизнелюбивую, постарше, поярче, – иначе убедительной завязки не получится. Хотя – кого и в чем убеждать? 

– О! Кофеек! – свернул Алексей к небольшому киоску в кустах акации. Все живое тянулось к солнцу. В тени зарослей эти двое были единственными клиентами и скоро уже стояли со своими стаканчиками у одной из пустующих стоек: он, в распахнутой куртке и бордовом свитере, улыбающийся солнышку, сверкающим окошкам, хлопотливым синичкам, и еще бог знает чему, и она, – насупившаяся, укутанная в серое, высматривающая что-то на темной поверхности исходящего дурманом напитка. 

– Итак… я вас слушаю, – вонзился в него взгляд Марины, такой серьезный, сосредоточенный, что Алексей невольно отвел улыбку: ну и глазища!!! Ясные, строгие! А ему б все играться, – пацан, да и только! 

– Во-первых, не такой я и старый, и лучше на «ты», – с шутливой обстоятельностью отвечал он, – а во-вторых, скажи мне, Марина, – с заговорщическим видом подался он ближе к ней, чтобы снова удивиться отсутствию косметики, – что это тебе снилось? Там, в трамвае? 

– Не помню, – выдохнула Марина: и это все? 

– Жаль. Ты во сне так улыбалась… так спокойно и счастливо… Редкое сочетание. Интересное. Обычно, как счастье – так бури да восторги… А у тебя – умиротворенно так… Понимаешь? 

– Нет. Я ж себя, когда сплю, не вижу, – слегка нахмурилась Марина. Трамвайные сны придавали сил, но не запоминались. А насчет улыбки, – ну, наверное, не всегда она так улыбается. Матушка, вон, бывает, будит среди ночи, говорит: выражение лица у тебя было плохое… угрюмое, кто ж так спит? 

Не понравилась Алексею внезапная тусклость в глазах девушки. Глаза понравились, а сдавленная тревога, холодное мерцание во взгляде, – не дело это: 

– Слушай, а давай в цирк сходим! В качестве извинения за мое нахальство! Как сдашь экзамены, так и сходим, – приобнял он Марину за талию, по-дружески легко и просто приобнял. 

Та вздрогнула, отшатнулась, отвела его руку, но не отодвинулась. Его обаяние и доброта, конечно, обескураживали, но дело было не только в них. 

Добрейшая, мудрейшая Анна Ивановна, любимая бабушка и лучший друг, в последнее время сильно сдала, часто болела, плохо спала, и, в основном, днем, – так что поболтать с ней случалось все реже, как и с Соней, и с другими подругами, охваченными предэкзаменационной лихорадкой. Варвара Владимировна самозабвенно утопала в собственных эмоциях и всевозможных сенсациях, изредка обрушивая на Мрыську страстные монологи о дочернем долге и высоких чувствах (не копаться же в Мрыськиных). Мрыська, слишком живо откликаясь на общие слова, болезненно, иногда до слез, переживала свое ничтожество, ненавидела самое себя, предчувствовала беду, и глубоко в душе все больше уверялась, что такая беда была бы единственно справедливой оценкой ее существованию. Но бывало, сердце съеживалось от такой справедливости, как червяк от укола, в глазах ее темнело, и душно становилось, – не продохнуть.