Когда Гришка с Мишкой наметились, – вместо одного-то! – Марина почти уверена была: сейчас-то Вовка и уйдет. Только он как про сыновей узнал, – от радости сам не свой был, всю квартиру под пацанов переделал: им с Мариной на кухне гнездышко обустроил, зато вся комната в распоряжении мальчишек оказалась. Тогда же и поженились, по-простецки, в амбарной книге ЗАГСа расписались – и вся церемония. Вовка отцом просто сумасшедшим оказался, причем отцовство это помимо Гришки с Мишкой и Марину все чаще охватывало: как поела? как оделась? И к бабе Мане, пацанов показать, одну не отпустил, так всем кагалом и поехали, – раз, другой, а там уж каждое лето в Ровеньки, хоть на недельку, но выбирались. Вовка по хозяйству поможет, забор ли, крышу починит. Мишка с Гришкой в лесу да на озере наотдыхаются. Марина с баб Маней по-женски за жизнь поболтает, душу отведет, о матушке спросит, как она. 

– Дак… Ходит по людям, сказки рассказывает, – отвечала баб Маня. – Найдет лоха и давай ему расписывать, какая она культурная, особенная, а другие, мы то есть, – так, мураши бесполезные. Дурные, мол, ровеньские, не понимают! А мы, может, и темные, но уж печки книжками не топим! Ну, лох ее слушает, кормит-поит, пока не увидит, что и сам он – мураш для ей. А как увидит, – от ворот поворот дает. Дак Варька тут же замену ищет. 

– Тяжело это. 

– Тебе, может, и тяжело, а ей ничего. 

Однажды Марина лицом к лицу с матушкой встретилась. Из магазина шла, и уж к баб Маниной избе подходила, как из-за поворота на дорогу Варвара Владимировна вышла, ну и столкнулись: 

– Мам? 

Та белой ненавистью налилась, глаза сощурила, в лице перекосилась, дернулась презрительно: 

– А дочь ли ты мне… – с неожиданным пафосом ответила она, тьфукнула в сторону, обернулась и ушла, прямая, гордая, величавая. 

– Ишь, как лютует! – подошла баб Маня. 

– Злится... Знать бы, за что. 

– Дак кровь себе разгоняет. Кто в карты играет, кто водку хлещет, а Варька – злобствует. А может, завидует! У тебя ж, вон, защитнички какие! 

Марина оглянулась на мальчишек. Вовка, замер, опершись на лопату и настороженно наблюдал за встречей Марины с матушкой. Мишка с Гришкой, перепачканные, измазюканные, мало, что понимали, но перебрались поближе к папке и тоже притихли. «Три богатыря! картина маслом!», – потеплело на сердце Марины.  

Встреча четвертая. Глава 23. Гроза  

Грозовые раскаты грохотали над самой крышей кафе, пугая людей и ровное внутреннее освещение. Шквалы ураганного ветра швыряли серой пылью в стеклянную витрину, орали сигнализации машин, дребезжала посуда, громко хлопнула входная дверь, к счастью, никого не задев. На лицах мелькали тени беспокойства. Марина, кажется, единственная здесь, сохраняла спокойную невозмутимость, и судя по ее мягко мерцающему взгляду, – была в ней счастлива и умиротворена. Алексей подсел поближе, чтобы попасть в это облако спокойствия, насладится им, и не перекрикивать грозу. 

– Как Соня? – постарался он косвенно напомнить Марине их прошлое, дотронуться до умолкших струн времени. 

– Замужем. В Германии живет. А Толя как? – Марине не хотелось впускать Алексея в ее сегодняшний день. Оставьте прошлое вчерашнему дню. 

– Толя? Толя отколол! Вроде нормально человек жил, – так в религию ударился,  

по монастырям ездить стал. Ну, и разошлись мы, как-то по жизни растерялись. 

– А сестра его? 

– Увлеклась, – легонько щелкнул он себя под подбородок. – Потом переехала куда-то, так что я о них вообще ничего не знаю. 

– Жаль... 

– Ее, значит, жаль… А меня? Меня тебе жалко не было? 

– Когда? – непонимающе взглянула Марина. 

– Когда с Васильевского исчезла. Сбежала куда-то. Приручила, и бросила. Как ты могла? Я же живой, живой! понимаешь?.. 

… За окнами ало полыхнуло, грохотнуло, вспыхнуло, сверху на витрину наползало что-то скрежещущее, металлическое, осыпая витрину электрическими вспышками. И, как бывает в секунды опасности, время вдруг растянулось, так что Марина успела заглянуть в глаза Алексея (и припомнить их синеву, такую родную, такую когда-то любимую), инстинктивно пригнуть его голову к своей груди, и прикрыть телом всего Алешу от возможной угрозы как маленького, как дитя, как прикрыла бы любого, кто был рядом. И в этих объятьях Алексей вдруг такую тоску ощутил, – прямо комом в горле встала: таким маленьким себе показался, беззащитным, таким беспомощным перед временем, которое неуклонно подтачивало его силы и несло к старости, перед скукой, перед той же Мариной, которая бросила его, бросила, вместо того, чтоб остаться рядом. Сколько ни было у него женщин, – ни в одной столько жестокости не было. И эта же Марина сейчас укрывала его… И хотелось оставаться и оставаться маленьким, оберегаемым, охраняемым ею… 

За витриной стихало. По стеклу застучали крупные капли дождя. Искореженная, сорвавшаяся вывеска мертвым металлоломом лежала на асфальте. Марина, отстранившись и оглядев Алексея для порядка, вернулась к своей безмятежности, словно он только что не о боли своей говорил, а так… пустяками от вида грозы отвлекал. И никакой растерянности в ее взгляде, никаких смятений. Неужели вот так бездарно, так безболезненно промчалось его время, не оставив ей ни морщинки. Все такая же свежая, открытая, даже не красится по-прежнему, и только хорошеет с возрастом. 

– Сколько тебя помню, ты никогда не красилась. Почему? 

– Не нравится, – рассеянно улыбнулась она. – И никогда не нравилось. А почему, не знаю. 

«И никаких тайн, никаких секретов. Не нравится!»: 

– Вот! – вдруг озлился он. – В этом вся ты! Не нравится и не красишься. Не понравилось – ушла… Без объяснения. Ушла и все… Как это просто у тебя получается? 

– Значит, ты-то думал, а я… оказывается, – с беззлобной хитринкой то ли спрашивала, то ли утверждала Марина. 

– Выходит так, – выдавил Алексей кислую улыбку. 

– Извини, – просто, от всего сердца ответила Марина, чтоб хоть чем-то потрафить этому пожилому, одрябшему человеку с водянисто-бесцветным рыбьим взглядом, скрывающим холодную, бессмысленную пустоту. С корректурой уже не вышло, гром, слава Богу, отгремел, кофе был выпит, а дома Живчик ждет, и Марина засобиралась. – Пойду я, Алеш. Пора мне… Прости, если что не так... 

Скоро ее фигурка превратилась в расплывающийся, за мокрой витриной, силуэт, и жемчужно-серый вспыхнул над силуэтом зонтик, чтобы скоро скрыться, растаять, раствориться в белесой испарине долгожданного ливня. 

Конец 

2015 год