Но кроме чертовых отпечатков у нее ничего нет – ничегошеньки!

Как вы могли догадаться по внезапному демаршу Этрейо против детектива Уилкинса, она следила за ходом расследования с тех самых пор, как было зарегистрировано первое убийство. Неофициально изучала места преступлений, тела жертв и отчеты Уилкинса. Детектив, может, и ублюдок, но отчеты составляет вполне профессионально, что есть, то есть. Разумеется, он не придерживался протокола Бертийо по описанию места происшествия, не делал ни зарисовок, ни фотографий улик и не снимал отпечатков, но осмотр производил тщательный и свидетелей добросовестно опрашивал. Этрейо казалось, что теперь она знает дело не хуже самого Уилкинса. На самом деле даже лучше, так как опирается на факты, в то время как он – только на свое экспертное мнение. А в детективной работе, как считал Бертийо, мнениям места нет.

Она снова и снова штудировала папку с делом – сотни раз кряду, и Норман решительно из него выпадал. Она понимала: ответ на вопрос, кто настоящий убийца, скрывается там, среди бумажек, среди собранных следствием данных, но как ни билась, не могла его отыскать. Значит, Нормана повесят. Она навестила его в камере – сломленный, плачущий, отчаявшийся старик. Он напомнил ей дедушку. Тот тоже умер – потому что у родственников не было денег на лекарства.

Странное дело этот Калифский Душитель. Четыре убийства и ни одного свидетеля. И это при том, что три из них произошли средь бела дня, когда свидетелей, по логике вещей, должно быть навалом. Как убийца мог подобраться к жертвам и не попасться никому на глаза? В случае с гувернером его подопечные в момент преступления были в соседней комнате, раскрашивали картинки, и не видали и не слыхали ровным счетом ничего. В случае с адвокатом попасть в комнату, где произошло убийство, можно было только через дверь, запертую изнутри, – и никаких подтверждений тому, что туда проникли через окно.

Ну, и никаких очевидных мотивов, конечно. Ничтожность украденного исключала жажду наживы как мотив, особенно ввиду того, что все пропавшие вещи уже нашли. Душитель даже не попытался сбыть их. Детектив Уилкинс не сумел обнаружить никакой связи между жертвами – и кравшаяся по его следам Этрейо тоже ничего не нашла. А между тем Бертийо учил, что мотив есть всегда.

Преступник, писал он, просто не может остаться полностью незамеченным. Он всегда оставляет следы, а отпечатки пальцев – его личная подпись. Этрейо обнюхала все места преступлений на предмет отпечатков. Отсеяв тайно собранные в свое время отпечатки коллег, она осталась буквально с несколькими неопознанными. Эти неопознанные образцы повторялись каждый раз. Никому из следственной группы они не принадлежали, и Этрейо знала: они принадлежат убийце. Но к тому, кто же он такой, это не приблизило ее ни на йоту.

Эх, жаль, что констебль Этрейо не может посоветоваться с мсье Бертийо лично: он за тысячи миль отсюда, в далеком Безаре, а на гелиограмму у нее денег в любом случае нет. Удрученная Этрейо поплелась в участок – писать отчет по смене и переодеваться. Пора домой.

Но куда это она? Нет, определенно в участок. Вот она уже стоит перед дверями морга и тщательно мажет у себя под носом лавандовой помадой. Неважно, сколько раз она уже бывала по ту сторону этих дверей – к запаху привыкнуть никак не выходит… гниющее мясо, негашеная известь, свернувшаяся кровь. Помада не может совсем его заглушить, но хоть чуть-чуть уменьшает убойную силу.

Мысленно опустив забрало, Этрейо толкнула тяжелую дубовую дверь и очутилась в спрятанной за ней белой кафельной комнате.

В этот поздний час в морге было тихо и почти темно. Мраморные столы стояли пустые. Свежевымытый пол поблескивал, скользкий и влажный, у нее под ногами. В дальнем конце комнаты за столом доктор Кадл ужинала пончиком и писала ежедневный отчет. Шаги звучали ужасно громко, пока констебль шла мимо единственного занятого стола, мимо цинкового корыта, где моют тела, мимо слегка запятнанных красным весов, где взвешивают органы. Сейчас, чисто вымытый на ночь, морг казался спокойным и мирным – как больница. В более деловое время суток он больше походил на бойню.

– Мне надо писать отчет, – сварливо сообщила доктор Кадл. – Поэтому я торчу здесь на ночь глядя. А тебе полагается драть сейчас глотку в «Навте».

В систему Бертийо доктор Кадл тоже не верила – в основном потому, что та требовала невероятно подробной аутопсии, а доктор была категорически против всего, что могло увеличить ее рабочую нагрузку. Но Этрейо ей нравилась, она ее даже баловала.

– Откуда ты знаешь?

– Я знаю все. – Едва ли доктор когда-нибудь вообще покидала морг, но знала действительно все и обо всех. – Не дразни нашего Мистера Неотразимость. Он болван. Его день еще придет.

– На нем будет смерть невинного человека.

– Не думаю, что она будет стоить ему хоть минуты спокойного сна.

– Это неправильно.

– Пойдем. – Кадл встала. – У меня есть что тебе показать.

– Что там у тебя? – заинтересовалась Этрейо, послушно плетясь следом.

– Увидишь, – отозвалась та, открывая дверь в холодильник. – Оставь дверь открытой, ладно? Тут жуткая холодрыга, а я, кажется, простужаюсь.

В холодильнике действительно стояла жуткая холодрыга, но его обитатели, очевидно, ничего не имели против. Констебль Этрейо передернулась – не от холода, а потому что у нее живое воображение. Так легко представить себя лежащей на одной из этих ледяных колод… темная кожа вымерзла до белизны, плоть тверда, как камень. Она быстренько стерла картинку и посмотрела, наконец, на тело, с которого только что сняла простыню доктор Кадл.

Якоб Эрмоса, фонарщик. Был задушен, когда зажигал газовые фонари на Абенфаракс-авеню. Его коллега работал на противоположной стороне улицы и, конечно, ничего не видел. Взято: кольцо с печаткой, одна штука. Кадл даже не потрудилась сделать вскрытие, так несомненна была причина смерти: мануальная странгуляция, гортань всмятку.

– Я его уже осматривала, – огорчилась Этрейо. – Дважды.

Кадл подняла лампу повыше.

– Я собиралась списать тело, но заметила кое-что интересное. Смотри сюда. Видно, как убийца схватил Эрмосу за шею: вот след от большого пальца под подбородком, а вот пальцы под правым ухом. Убийца действовал левой рукой, несомненно, ведущей, так как он вряд ли сумел бы задушить человека до смерти той, что слабее.

– Ненормальный Норман – правша, – сказала Этрейо. – Это само по себе уже что-то доказывает… но мы все равно не знаем, кто убийца.

– Тогда смотри дальше. Вот большой палец, который под подбородком. Он кривой, как будто был сломан, и кость срослась неровно.

Этрейо склонилась над трупом. Неужели лучик надежды пробился сквозь тучи?

– Это потрясающий идентификатор! Поверить не могу, что не заметила его раньше! – взволнованно воскликнула она. – Осталось только найти человека со сломанным большим пальцем на левой руке. Отпечатки мне помогут: они просто обязаны совпасть с какими-то из тех, что я нашла на месте преступления.

Они оставили Эрмосу в покое и ледяной тьме. Вернувшись в прозекторскую, Кадл налила им горячего кофе. Потягивая из кружки и обдумывая новый след, Этрейо с раздражением чувствовала, как поднявшиеся было воды надежды потихоньку снова утекают.

– Это хороший ключ, Кадл, но Норману мы никак не поможем. До завтра я никак не успею найти убийцу.

– Об этом я уже думала. Сломанный палец привел мне на память один недавний труп. Актер, совсем молодой мальчишка. Он упал на репетиции этой новой мелодрамы – ну, знаешь, которую должны были давать в «Одеоне», про Элегантного Пирата.

– Он что ли со сцены упал?

– Нет, с декораций. Сцена на корабле, такелаж в шестидесяти футах над площадкой, нашему инженю этого хватило. Бедняга. Хорошенький был. Так вот, у него был сломанный большой палец. Я запомнила, потому что это его единственный физический изъян.

– Если он умер, то вряд ли мог оказаться нашим убийцей.