К несчастью для констебля Этрейо, современным Калифский департамент назвать было нельзя – ну никак. Да, шеф воротил нос от физических методов получения показаний и отказался от старой грязной переполненной каталажки в пользу чистого, тихого пенитенциарного учреждения, но во всем остальном департамент оставался закоренело и вопиюще старомодным. Работа с преступниками велась с помощью коневодческих методов: то морковку под нос, то палкой по крупу – попеременно; порядок поддерживался запугиванием и насилием. Все эти приемы детектив Уилкинс довел до форменного совершенства – по каковой причине и числился первым в списке тех, кого Этрейо ненавидела лютой ненавистью. Ее попытки пропагандировать среди коллег систему Бертийо принесли ей одни только насмешки. Старания подсадить на новинку самого начальника полиции окончились сокрушительным провалом. Изгнанная в самый отстойный конец города, Этрейо стала брюзгливой и злой.

И вот такая брюзгливая и злая, она и сидит сейчас в темном углу бара и любуется, как веселые сотрудники купают великого детектива в славословиях и дармовом пиве. Вам, наверное, интересно, на кой черт она себя так мучает? Если от вида детектива Уилкинса ее так тошнит, почему не пойти туда, где его точно нет? Во-первых, хрен она вам уйдет. А во-вторых, хрен она вам бросит ужин недоеденным. Да и не может она себе позволить его бросить – не по средствам ей такое. Она – вторая из десяти детей в семье, и вся ее зарплата идет на то, чтобы прокормить остальные девять ртов, а еще родителей, а еще престарелую тетушку, а еще слепую псину. Констебль Этрейо не может себе позволить питаться где-то еще: в «Пьяном аэронавте» полицейским полагается скидка.

Вот потому-то констебль Этрейо сидит и тихо кипит, и сырная вафля у нее в желудке превращается в тяжелый и волглый ком. Детектив Уилкинс тем временем в четвертый раз пересказывает, как он дожал Ненормального Нормана:

– …так я ему и говорю, дорогой ты мой, я хочу тебе помочь, действительно хочу – но не могу, и тут затыкаюсь и протягиваю ему сигариллу. А он ее берет, пропащая душа. Я говорю, я тебе другом хочу быть, а ты мне не даешь. И тут он в слезы, и я понимаю, что Калифский Душитель сломался – взял я его за горло…

– Нет! – Эта реплика констебля Этрейо прозвучала так громко, что весь департамент разом стих. Больше всех удивился детектив Уилкинс. Он устремил медовый взор в темный угол, разглядел там Этрейо, широко улыбнулся и радушно ее поприветствовал:

– А, констебль Этрейо, и вы здесь! Как ваша вафля? Многовато песку, наверное?

Остальные офицеры прыснули, и один даже похлопал Уилкинса дружески по плечу – ай да Уилкинс, что за остряк! По пути он чуть не сбил с героя вечера соломенную шляпу и заработал в ответ совсем не дружеский взгляд.

– Лучше песок на зубах, чем в глазах, – прошипела Этрейо.

Говорить она вообще-то не собиралась. Оно как-то само выскочило, зато теперь, сказавши «А», сказать еще и «Б» будет куда проще.

– Покорнейше прошу меня простить, вы чего сейчас сказали? – поинтересовался детектив Уилкинс.

– То, что вы взяли не того.

– Но, дорогая констебль Этрейо, Ненормальный Норман во всем признался.

– Он был голоден и напуган, а вы пообещали ему сандвич с беконом.

– Да кто признается в убийстве – в четырех убийствах! – за сандвич с беконом?! – презрительно вопросил младший детектив Уинн, один из главных прихлебателей Уилкинса.

Констебль Этрейо могла припомнить несколько моментов в жизни, когда она сама радостно созналась бы в убийстве за один-единственный ломтик бекона, не то что за целый сандвич. Но эти откормленные засранцы вряд ли хоть раз в жизни пропустили обед – откуда им знать, какой мощной мотивацией способен быть голод.

– Я никогда в жизни не брал не того, – холодно сказал детектив Уилкинс.

– Значит, этот у вас первый?

– Присяжные вынесли вердикт.

– Присяжные не знали всех фактов.

– Да что ты знаешь о фактах, ты, которая неделями месит песок, охраняя коров да лунатиков? Пока я ездил на места преступлений, опрашивал свидетелей, возвращал похищенное…

– Отпечатки пальцев.

– Что, прости?

– Отпечатки пальцев.

Ее слова встретили снисходительным вздохом (детектив Уилкинс лично), закатыванием глаз и кручением пальца у виска (остальные присутствующие джентльмены). Вот она, наша Этрейо со своей наукой!

– Отпечатки пальцев уникальны, – гнула свое констебль. – Во всем мире нет двух одинаковых.

– Это ты так говоришь, – бросил детектив Уилкинс. – А доказать можешь? Во всем мире миллионы людей. Ты, надо понимать, сличила отпечатки пальцев у них всех? Что с того, что мои отпечатки – не такие же, как у дубильщика шкур из Тикондероги или у рыбака из Кенаи?

Аудитория послушно засмеялась. Придет же такое в голову!

Этрейо уже слыхала этот аргумент, и профессор Бертийо тоже; конечно, отпечатки пальцев у всего населения Земли никто не проверял. Однако Бертийо дал себе труд взять отпечатки у более чем десяти тысяч человек и не нашел ни одного совпадения – достаточная выборка для подкрепления теории о неповторимости отпечатков. Но совсем не достаточная, чтобы хоть в чем-то убедить детектива Уилкинса и его тупоголовых дружков.

– Важно не то, уникальны ли отпечатки Нормана, а то, что ты не найдешь их ни на одном из мест преступления, – со всей возможной холодностью заявила Этрейо. – Там везде куча отпечатков, но Нормановых среди них нет. А это означает, что он не может быть Калифским Душителем.

Уилкинс уставился на нее тяжелым взором; улыбка куда-то подевалась.

– Кто-то совал нос в мое дело у меня за спиной, – тихо проговорил он в трепещущее облако дыма от сигариллы.

Ну да, чистая правда. Уилкинс не снимал отпечатков ни на одном из мест преступления. Этрейо наведывалась туда после него и снимала их сама.

– Нельзя отправлять на виселицу невинного человека, – упрямо сказала Этрейо. – Это вопрос общественной безопасности. Душителя надо остановить!

Но вся общественная безопасность со стеклянным звоном разлетелась при столкновении с гордыней детектива Уилкинса.

– Я очень не люблю тех, кто лезет в мои дела без моего ведома, – медленно и очень раздельно сообщил он.

– А я очень не люблю офицеров, которые грызутся на публике, – сообщил чей-то новый голос.

Ильва Ландазон, шеф городской полиции, стояла у бара, причем уже, наверное, минут десять. Департамент так увлекся представлением, что ее никто не заметил. Тут же поднялась небольшая тихая свалка: все спешно искали фуражки, напяливали, отдавали честь. «Отлично, мать вашу, просто отлично, – подумала констебль Этрейо. – Архивный отдел, жди меня, я твоя».

– У меня создалось впечатление, что вы абсолютно уверены: Норман и Душитель – два разных лица, констебль Этрейо, – сказала капитан Ландазон.

– Так точно. Абсолютно уверена, капитан.

– Но вы не можете этого доказать.

– Отпечатков Ненормального Нормана нет ни на одном из мест преступления.

– И о чем это говорит? – встрял детектив Уилкинс. – Может, он надел перчатки! Об этом вы не подумали, констебль Этрейо?

Департамент захохотал. Этрейо почувствовала, как щеки вспыхнули. Она с трудом проглотила ком убийственной ярости.

– Тогда были бы смазанные отпечатки. Я ничего подобного не нашла.

Детектив Уилкинс пренебрежительно фыркнул.

– Все это не имеет никакого значения. Норман во всем признался.

– Да, признался, – вздохнула капитан Ландазон. – Признался, предстал перед судом и был признан виновным. Не наше дело критиковать вердикт. Мы стоим на страже закона, а не управляем им. Вам это ясно, констебль Этрейо? Я больше не желаю слушать эти ваши безумные теории. Дело закрыто.

Уилкинс сотоварищи победно взревели. Какое им, в конце концов, дело, если невинный человек отправится на эшафот? Репутация и слава – вот что действительно важно. Пусть ржут сколько угодно: Этрейо знала, что права. Однако права ты или нет, беднягу Нормана это не спасет. А вот доказательство правоты – может.