Бабы, приступая к управителю, голосили невесть что, Голы ноги не мог их перекричать и взмахнул хлыстом в знак того, чтобы бабы помолчали.

Бабам показалось, что принц замахнулся ударить Леонилу.

Крик усилился, управителя стеснили, отняли у нею кнутик. Обескураженный, прижатый к стене. Шилом хвост оказался грудь с грудью с Леонилой…

— Что-ж мы, девоньки, с ним делать будем? — спросила подруг разгневанная Леонида.

— Зарезал Генерала да еще есть заставляет, немецкая харя! Выдумывай, Леонила, что хочешь!

— Так, девоньки, пускай сам и попробует!..

— Я не кушаю сырого мяса! — растерянно пролепетал Голы ноги-Шилом хвост.

— Мяса! — повторила со злобным смехом Леонила — слышите, девоньки! Он сырого мяса не ест. А кто нашей плотью насыщается? Пеликан ты этакий. Мяса! Да кто еще тебя мясом потчует? Девоньки, давайте-ко сюда требуху… На вот, жуй, собака, бычий хвост!..

Лица у разнузданных баб были ужасны. На жалобные призывы принца о помощи никто не ответил. И питомцы и все служащие знали, что если бабы взялись за дело, то лучше к стороне! Сотские и десятские не могли разбить тугой комок бабьей толпы. Поселенцы посмеивались на бабий бунт издали. Леонила ожесточенно совала управителю в лицо бычий хвост при общем крике и хохоте: «Жри, собака!» Бабы успокоились, лишь увидев, что вконец испуганный управитель, с чумазым от крови и грязи лицом жует бычий хвост, а из глаз его льются слезы.

Бабы кинули управителя и пошли в поле хоронить Генерала. Они вырыли на горке яму и схоронили в ней все, что осталось от Генерала. На могиле Генерала питомки, предводимые Леонилой, пили вино, пели и плясали — так совершилась тризна.

Голы ноги-Шилом хвост, видя слабую поддержку со стороны своей полиции, лишь только оправился от испуга, поскакал, мелькая фалдочками, в город искать помощи и защиты. Там его встретили смехом и настойчиво добивались узнать, что именно заставляли его есть питомки. И губернским властям и городской полиции давно прискучило питомское поселение, которое было как бы государством в государстве, и причиняло всем хлопоты. Для того, чтобы посылать в Николаевский Городок воинскую команду, случай был маловажен. Голы ноги-Шилом хвост вернулся из города со срамом. Затаив злобу против Леонилы, он искал случая ее унизить. А она в те годы все еще была прекрасна. Недалекий принц, не зная, что уже многие искали взаимности Леонилы и на том обожглись, решит добиться ее любви.

За первой ошибкой с Генералом управитель совершит еще более серьезные. Видя кругом озлобление, Шитом хвост заторопился с наживой. Он нашел себе компаньона среди богатых колонистов немцев и трудом питомцев задумал распахать большой степной участок, чтобы, собрав первый урожай, обратить его в свою и своих компаньонов пользу. Один урожай был уже состоянием для бедного принца. Но времена был и уже не те. Надобно сказать, что в положении питомцев к этому времени произошли разительные перемены. Большая часть товарищей переженилась на своих товарках, и у них возрастали дети. Малолетки, хотя их и продолжали называть по-старому, тоже были с бородами. Опекунский же совет охладел к затее питомских поселений: больше не строили городков, не наделяли, как вначале, питомцев домами с полным хозяйством, вплоть до мыла и гребешка. Товарищи и малолетки не хотели мириться со своим почти крепостным положением, не видя в нем просвета. А те хозяева из питомцев, что прижились на земле и разбогатели, нуждались в батраках, — им уже мало было четырех даровых работников. Вот от этих-то богатеев и пошло внушение, что товарищам и малолеткам лучше просить, чтобы их переписали в государственные крестьяне. Как-то проезжал через Николаевский Городок министр государственных имуществ Киселев. Товарищи и товарки с малолетками подали Киселеву просьбу освободить их из кабалы у хозяев и обратить в казну. Киселев просьбу принял, прочитал, обещал ее исполнить и тут же сказал, что напрасно с просьбой спешили, так как согласно положению и все питомцы, а не одни только товарищи и малолетки через двенадцать льготных лет, считая с первого года горяновского поселения, должны быть перечислены в государственные крестьяне. Для «царских сыновей» и «царских дочерей» это известие явилось совершенной новостью. Они захотели выяснить свое положение и начали посылать в столицу ходоков. Истина оказалась печальнее, чем это выходило из слов министра Киселева, и противоречила всему, что говорили питомцы прежде. Каждый год ранее являлись в поселение опекуны, и каждый почитал своей обязанностью толковать поселянам:

— Живите, дети! Все матушка ваша Мария Феодоровна дала вам. Все ваше!

Теперь открылось, что царские подарки, которыми щедро осыпали питомцев, были на самом деле не подарками, а ссудой на 12 лет. Все, не исключая гребешков и зеркал, писалось каждому хозяину — в долг. Если ему взамен пропитой лошади и или падшей коровы выдавали новую, то писали в счет и писали не малой ценой. Удивительно прочные постройки тоже, оказалось, возводились в кредит, за счет поселенных питомцев. Где для красоты и «ранжира», т. е. равнения, дома воздвигались на выложенных в размер этажа фундаментах. — постройка обходилась дороже. И кому из хозяев по жребию достались такие дома, тот и должен платить за лишнюю работу и за лишний кирпич. И за самую землю по истечении двенадцатилетнего срока надлежало платить оброк — и не только за пахотную, а и за занятую под улицу и площади. А улицы были устроены такие широкие, что на каждый дом приходилось, примерно, с десятину земли под улицей… Мало этого, Опекунский совет проектировал наложить на осчастливленных им питомцев особую подать в пользу самого воспитательного дома. Размер подати не был еще определен, но питомцы обязывались уплатить Опекунскому совету все его расходы по постройке домов для управления, фермы, конюшен, парников и оранжерей и всю стоимость управления поселянами за первые двенадцать лет.

Голы ноги-Шилом хвост затеял сеять хлеб в ту пору, когда у хозяев отобрали товарищей и малолеток, отделив их на волю. Вместо них приходилось работать отныне «царским внукам» — сыновьям и дочерям хозяев, — подросткам, привыкшим к полной праздности и уверенным на прежнем примере своих родителей, что и их жизнь навсегда обеспечена царскими милостями. Конечно, поселенцы были недовольны всякой лишней работой.

Чтобы скрыть свои намерения, Голы ноги-Шилом хвост объявил по селениям Мариинской колонии, что назначена казенная запашка.

Дело было весною. Старосты объявили по селениям, что управитель приказал выслать всех хозяев пахать участок номер первый — самый дальний в степи.

— Да есть ли приказ от Опекунского совета? — усомнились питомцы. На работу они не выехали, а отправились толпой к управлению; сюда же съехались хозяева из других селений.

Голы ноги-Шилом хвост на этот раз не испугался и, выйдя к толпе, с крыльца объявил на вопрос хозяев, что это за запашка.

— Запашка по приказу министра.

— Какого еще министра?

— Государственных имуществ.

— Так мы ему же не подвластны.

Тут Голы ноги-Шилом хвост сообщил, что все хозяева по их собственной просьбе перечислены в государственные крестьяне до срока, а запашка производится их трудом, потому что на них числятся долги.

— Да кто-ж и когда подавал прошение? — недоумевали хозяева: — ведь это лишь разговор был в народе. И какие долги?

Разобрались и в этом. Оказалось, что шестеро зажиточных хозяев, ежегодно ездивших в Москву с извозом, послали из Москвы прошение от имени всех питомцев министру государственных имуществ о принятии их в свое ведомство. Просьба эта была уважена. А подавшие просьбу держали это дело ото всех в секрете.