Редакторы конкурирующих газет города Вирджиния Сити решили отказаться от всех нанесенных друг другу оскорблений.

Вполне возможно, что эта забавная история была порождена живым воображением писателя-юмориста и его безудержно веселого приятеля. Есть предположение, что дело было улажено каким-то другим, менее занимательным образом.

Конец 1890-х гг.

В эти годы Твен жил в Европе. Его отношения с окружающим миром все больше разлаживались. … Весь мир обошла фраза Твена, сказанная, когда распространился слух, что он умер: «Слух о моей смерти сильно преувеличен».

В записной книжке Твена мы читаем: «Меня посетил мистер Уайт, здешний корреспондент “Нью-Йорк джорнел”, и показал две телеграммы из своей редакции.

Первая: “Если Марк Твен умирает в Лондоне в нищете, шлите 500 слов”.

Вторая (более поздняя): “Если Марк Твен умер в нищете, шлите 1000 слов”.

Я объяснил ему, в чем дело, и продиктовал ответную телеграмму примерно такого содержания: “Джеймс Росс Клеменс, мой родственник, был серьезно болен две недели тому назад; сейчас он поправился… слух о моей смерти сильно преувеличен. Марк Твен”».

По книге М. Н. Бобровой «Марк Твен. Очерк творчества»

Его новогодняя шутка (1909 г.) облетела весь мир. Твен так приветствовал своих читателей перед праздником: «Газеты пишут о моей смерти. Неверное обвинение. Я никогда в жизни этого не сделаю (at my time of life). Я веду себя так хорошо, как могу. Всем веселого Рождества».

По книге Р. Кента Расмуссена «Critical companion to Mark Twain»

В наше время Марка Твена изображают чаще всего как пожилого человека с пышными белыми волосами и в белом костюме. Из того, как часто мы видим писателя в такой одежде, можно сделать вывод, будто он не носил ничего другого. На самом деле Клеменс не появлялся в обществе в таком виде до 71 года. Однако начал он драматически, появившись в Вашингтоне в декабре 1906 г., посреди зимы, одетый в ослепительно белый костюм. После этого он иногда появлялся в таком костюме на публике, но не постоянно. Существуют разные предположения о том, почему Марк Твен в свои последние годы так любил белую одежду. Его друг Уильям Хоуэлс объяснял это тем, что писателю нравилось шокировать людей. Сам же Клеменс считал белый костюм выражением своей свободы.

Рассказ полковника Джорджа Харви, издателя, о кровати и кошке Марка Твена (в интервью «Washington Post»,1905 г.)

Думаю, сейчас из всего, что касается Марка Твена, самое смешное – это не его сочинения, а его кровать. Он много времени проводит в кровати; это установившаяся привычка. Его кровать – самая большая из всех, которые я когда-либо видел, и на ней – самая странная из виденных вами коллекция предметов, которой хватит, чтобы обставить квартиру в Гарлеме: книги, письменные принадлежности, одежда, всякая всячина, которую он смог собрать вокруг себя.

Он выглядит вполне счастливым, возвышаясь над этой массой, и по всему этому бродит кошка с очень скверным нравом. Она бросается, рычит, царапается и кусается, и Марку Твену достается так же, как и всем остальным; когда кошка устает разрывать рукописи, она царапает его, и он выносит это с удивительным терпением.

По книге Лиз Соннеборн «Марк Твен»

В детстве Сэмюел Клеменс разделял любовь своей матери к кошкам. А когда он был взрослым, ему нравилось, чтобы в доме было хотя бы несколько кошек, независимо от того, где он жил. Он любил давать им забавные имена. … Уже будучи пожилым человеком, Твен однажды остался в летнем доме без кошки. Вскоре он исправил положение, одолжив у соседа нескольких котят, которых вернул, когда лето закончилось.

По книге М. О. Мендельсона «Марк Твен»

Конец 1860-х гг.

Известность Твена как шутника, умеющего заставить смеяться даже самых мрачных людей, ширилась. Он часто выступал на званых обедах и еще чаще читал юмористические «лекции» на разные темы, а то и вовсе без определенной темы, но с обильным количеством острот, шуток. В одном объявлении было перечислено тридцать восемь тем, которые будут затронуты в «лекции» Твена, а затем говорилось, что «тщательно продуманные остроты будут прикреплены к каждой из них».

Посетители твеновских «лекций» получали изрядную дозу юмора еще до того, как входили в зал. Однажды на улицах Сан-Франциско появилась интригующая листовка. Она начиналась с требования виднейших граждан, чтобы Твен убрался поскорее из города. Дальше был напечатан ответ Твена его гонителям. За ним следовало грозное предупреждение – за подписями ряда организаций – не устраивать лекции. В заключение прозвучали слова самого начальника полиции: «Лучше убирайтесь вон!»

Автором всей листовки был, конечно, Твен. Вечером зал оказался битком набитым.

Газета «Tribune» (Чикаго, 1869 г.)

Мистер Твен у нас достаточно популярен, его публичные выступления подхватываются всей прессой. Однако нижеследующий очерк будет небезынтересен для тех, кто ни разу не имел удовольствия его видеть. Природа наградила м-ра Твена длинными ногами, в нем пять футов десять дюймов росту в башмаках, вес – сто шестьдесят семь футов, сложения стройного, мускулистого; круглая голова горделиво сидит на массивной шее; чулки и башмаки ему приходится заказывать, такого размера нет в продаже. … Он носит пояс с курительными принадлежностями. Табак предпочитает курить. Спиртного в рот не берет. В уголках его губ всегда таится легкая улыбка. Глаза сидят глубоко и сверкают, как звезды темной ночью. Лоб выдается из-под шапки темных кудрей, защищающих голову от непогоды. Но всего лучше его лицо: приветливое, всегда смеющееся, оно светится юмором и душевной добротой. Невольно представляешь себе, что из него выйдет прекрасный супруг и ласковый отец… У него своя характерная манера: он держится просто, непринужденно; то облокачивается на кафедру, то легко и размашисто выступает из-за нее, то расхаживает взад и вперед, отмеривая своими сапожищами целые ярды. Чувствуется, что он первый готов смеяться своим шуткам, но сдерживается, и только дойдя до конца, дает себе волю. Слова он произносит размеренно, врастяжку и скорее монотонно, и это как нельзя лучше подходит ко всей его манере говорить. Шутку он обычно приберегает к концу фразы и выдерживает паузу. Когда вы меньше всего ждете, он вдруг роняет какое-нибудь нарочито сухое замечание, от которого все смеются до упаду, а тех, кто посмешливее, так разбирает смех, что они рискуют потерять все жилетные пуговицы…

По статье А. М. Зверева «О специфике смехового искусства Марка Твена»

Сохранился устный рассказ Марка Твена: в городке Утика устраивают вечер, и, когда он выходит из-за кулис, в зале поднимается хохот. Смеются все, хотя человек, стоящий на эстраде, еще не произнес ни слова. Твен растерянно смотрит по сторонам, комкая в ладонях рукопись, которую собирался прочесть. Так продолжается десять минут, пятнадцать – зал не стихает. Распорядители в отчаянии, по знаку администратора дают занавес. Только тогда публика утихомиривается, и рукопись наконец развернута. Но достаточно Твену произнести первую фразу, как собравшимися вновь овладевает неистовое веселье.

По книге М. Н. Бобровой «Марк Твен. Очерк творчества»

Один современник рассказывает, что он слушал Марка Твена, «задыхаясь от смеха», и думал, что лектор делает юмористическое вступление к лекции обычного типа и сейчас приступит к серьезному материалу. Но, к удивлению слушателя, лектор вдруг поклонился и исчез. Слушатель взглянул на часы. Оказалось, прошло больше часа с начала «лекции», а ему показалось, что не прошло и десяти минут.

Марк Твен, по мнению Генри Ирвинга, выдающегося американского актера, обладал большим сценическим талантом. Однажды Ирвинг видел игру Марка Твена на сцене. После представления он сказал писателю: «Вы сделали ошибку, что не выбрали сцену как профессию. Вы были бы более великим актером, нежели писателем».