Но доменщики не прочь были послушать инженера и часто вступали с ним в спор. В «хранилище идей» можно было встретить добродушного сменного инженера Лотова, степенного мастера Буревого. Чаще других появлялись Дроботов и его закадычный друг инженер Барковский. Всегда подтянутый, он садился в стороне и молча наблюдал за всеми, улыбаясь тонкими губами. В углу комнаты было излюбленное место старшего мастера Гуленко. Широкий, тучный, он грузно опускался на стул и, сложив руки на животе, неторопливо поворачивал голову то в одну сторону, то в другую. Нередко здесь прибегали к выражениям острым, допускающимся только в мужской компании.

В последнее время все чаще в «хранилище идей» упоминалось имя Бартенева. О нем инженеры говорили с оттенком легкой иронии. Однажды Лотов, обращаясь к Верховцеву, заметил:

— На четвертой опять осадка. Ты бы понюхал руду, как нюхает ее новый начальник, может, горняки ее обливают спиртом?

— Спирт по твоей части, — отмахнулся Верховцев.

— А я его предпочитаю не нюхать, а пить.

— Ну и пей на здоровье. Тебе, кажется, это не вредит.

— Мне-то не вредит, а вот с печами как быть? — не унимался Лотов.

— А ты знаешь закон гипертоников?

Лотов поставил ногу на стул, облокотился на колено и с любопытством уставился на Верховцева:

— Гипертоники и доменные печи. Что тут общего?

— Давление, — Верховцев взметнул вверх черные вьющиеся волосы: — Закон у них один: умеренность во всем. А наши печи питаются бог знает чем. Новый начальник не зря изучает сырье.

— Смотри, начнет обнюхивать тебя и съест. Косточки-то у тебя мозговитые.

— Это что? Догадки вашей инженерной психологии? — беззлобно спросил Верховцев. Его трудно было вывести из себя.

— Да, да, — подхватил Дроботов. — Ты начинен идеями, как пирог треской. Начальник тебя одним залпом. — Дроботов закачался от сдавленного смеха.

А Верховцев, повернувшись к Лотову, как ни в чем не бывало, продолжал излагать свою мысль:

— Нужна стандартизация сырья. Это главное.

— Стандартизация хороша при штамповке булавочных головок, — запальчиво перебил его Дроботов, перестав смеяться: — а доменные печи индивидуальны, как лошади, их не накормишь яичным порошком!

— А мы должны из всего, что загружаем в печь, сделать яичный порошок, конгломерат, — уточнил Верховцев.

Сидевший до этого молча Барковский пожал плечами и с усмешкой возразил:

— Во-первых, конгломерат — не порошок. Во-вторых, ты охотно глотаешь яичный порошок, а мне больше по нутру натуральная яичница. Как быть с этим?

Верховцев не успел ответить. Как раз в этот момент в «хранилище идей» вошла Кострова. Лотов быстро убрал со стула ногу, обмахнул рукавом сиденье и подал ей стул. Заметив, что при ее появлении они прекратили разговор, Вера Михайловна, улыбаясь, сказала:

— Если бы я недостаточно хорошо вас знала, могла бы подумать, что вы в заговоре.

— А мы и так в заговоре, — отозвался Дроботов, как-то странно щуря глаза.

— Против кого?

— Мы в заговоре против гипертоников!

— Это верно, — поддержал его Барковский, — только Верховцев, ратуя за гипертоников, нарушает их основной закон.

— Какой? — не подозревая ничего, спросила Кострова.

— Во всем умеренность! — Барковский многозначительно посмотрел на Дроботова и Лотова.

— Хилый юмор, — оборвала его Кострова, уловив в словах Барковского какой-то скрытый намек и мысленно ругая себя за то, что пришла сюда.

— Не волнуйтесь. И в ссорах нужна умеренность.

На лице Барковского застыло выражение барственной снисходительности, которое всегда отталкивающе действовало на Кострову. Собственно, она заходила сюда только из-за Верховцева. Между ними уже давно установились добрые товарищеские отношения людей, хорошо понимающих друг друга. Это не мешало им спорить и иногда не соглашаться друг с другом. Но цинизм Барковского и Дроботова удерживал ее от частых посещений «хранилища идей».

— Забиячливые вы. Это от избытка здоровья, — примирительно заметил мастер Гуленко, тяжело поднимаясь со стула.

Жизнь в цехе продолжала идти по старым заведенным порядкам. Мастера ругались с диспетчерами из-за ковшей, печи «холодали», начальники смен до хрипоты кричали на оперативках.

Только в середине второй недели Бартенев поздно вечером зашел в контору. Здесь уже никого не было, и тишина опустевших комнат вздрагивала от проникавшего с улицы шума печей. Пожилая уборщица тетя Катя, открыв Бартеневу кабинет, задержалась у порога, ожидая, что он ей что-то скажет, но, так и не дождавшись, вышла.

Неизвестно, как тете Кате удалось разглядеть, но на другой день она уверяла Феню Алексеевну, что новый начальник, не раздеваясь, сел за стол и уставился глазами на умывальник в углу кабинета.

Умывальник с зеркалом был поставлен по требованию Лешева, всегда тщательно следившего за собой. С боку на железной полочке лежала забытая щеточка, которой бывший начальник цеха несколько раз в день мыл руки. Теперь из крана сочилась вода, и капли звонко падали в старое, заржавелое ведро.

С хмурым лицом Бартенев встал, подошел к умывальнику, плотно завернул кран, разделся и снова сел к столу. Перед ним аккуратной стопкой лежали бумаги — суточные графики, месячные отчеты и тускло блестел массивный чернильный прибор.

Тетя Катя рассказывала, как Бартенев не глядя собрал в кучу со стола все старые бумаги и засунул их в нижний ящик стола. Потом плеснул из стакана воды в чернильницу, с минуту подумал и начал что-то писать, не останавливаясь.

Было далеко за полночь, когда тетя Катя неслышно подошла к двери и заглянула в замочную скважину. В кабинете горел свет, но она не сразу увидела Бартенева. Он спал на диване, неловко согнув в коленях ноги. На полу стояли ботинки и лежал какой-то журнал.

Тетя Катя решилась зайти, сняла с вешалки пальто и накрыла им Бартенева. Подняв с полу журнал, она попыталась по слогам прочесть название, но не смогла: буквы были ей не знакомы. Она положила его на стол рядом с густо исписанными листами.

Рассказ тети Кати о ночном появлении Бартенева в конторе встревожил Феню Алексеевну. Неужели вот так всегда будет обходиться без ее помощи, совета? Чего доброго, выпишет из Лубянска свою секретаршу. Она хорошо знает эту моду, приезжает новый начальник и везет с собой со старого места шофера, секретаря, снабженца. И Лешев обещал ее вызвать, да что-то молчит…

Невеселые мысли Фени Алексеевны неожиданно прервал резкий стук дверью. Она едва сумела принять соответствующую позу: снять телефонную трубку и сделать вид, что с кем-то официально разговаривает.

— Здравствуйте. Скучаете по работе? — возле нее стоял Бартенев.

Феня Алексеевна молча опустила голову, чувствуя, как у нее учащенно забилось сердце.

— Размножьте мне это, — не замечая ее смущения, просто сказал Бартенев и протянул ей исписанные листы.

Подчиняясь его голосу, его тону, она привычно спросила:

— Сколько экземпляров?

— На первый раз двадцать и, если можно, к четырем часам. — Он твердо прошел в кабинет, как будто давно привык к нему.

«Приказы», — подумала Феня Алексеевна, но тотчас же убедилась, что не угадала. Она с любопытством вчитывалась в бартеневские записи:

И хоть бы что-нибудь ей было понятно! Феня Алексеевна насчитала около тридцати вопросов и, глубоко вздохнув, быстро застучала по клавишам машинки.

Через два часа она положила перед Бартеневым готовую работу. Но он даже внимания не обратил, что она выполнила ее на полтора часа раньше. Лешев непременно оценил бы ее оперативность, а этот только и сказал:

— Хорошо. Теперь пригласите директора цеховой столовой.

Феня Алексеевна не решилась вступить с Бартеневым в разговор и, подавив новый вздох, вышла. Нет, ей не нравился новый начальник, она постарается непременно уехать к Лешеву.