В понедельник, двадцать пятого июня я проснулся с одной неприятной мыслью. Папа уже в Киеве и сегодня будет во Львове. И где-то именно во Львове торчит сумасшедший старик с обшарпанным ТТ и караулит этого самого папу. Я растолкал свою команду, всех, кроме Мухи и Артиста. Мужики протирали глаза и хмуро чертыхались.

— Подъем! — негромко рявкнул я. — Докладывайте, черти, кому что снилось!

Неделю мы прожили на квартире у художника Игоря Резниченко, друга Бороды. Сам Борода присоединился к нам во вторник, как только доктор Розенблат позволил ему покинуть больничную палату. Муха, хромой, но в общем, живой и здоровый, выполнял особое поручение — сопровождал диверсионную группу, следующую в Москву. Насколько я понял из доклада Гриши, диверсанты планировали взрывы в костеле, синагоге и православной церкви. Если бы эти события произошли, а пресса устроила бы по этому поводу приличную случаю истерию, можно было ожидать любых последствий, вплоть до политического кризиса.

А Артист завис у двойного агента и шлюхи Ларисы. Судя по довольной роже Артиста, шлюха была шикарная, но его торчание в столь подозрительном месте, разумеется, объяснялось не этим. За дамочкой нужен был глаз да глаз, а Артист имел на нее изрядное влияние. Она умудрялась выполнять поручения и нашего прямого противника — господина Коэна, с которым, кажется, тоже поддерживала не только деловые отношения, но и мои, получая их из уст Артиста. Впрочем, и те и другие она воспринимала как личные просьбы своих возлюбленных. Так, сначала она передала Деду провокационную команду на убийство папы, а потом, в тот же день, добросовестно рассказала Артисту о том, что выполнила такое деликатное поручение. Или делала вид, что так их воспринимала. О женщины, коварство — имя вам!

Мы спали вповалку на ковре, покрывавшем весь пол огромной гостиной. С кухни доносился заманчивый аромат — хозяйка дома, миниатюрная Оксана, орудовала у плиты. Я посмотрел на часы. Семь тридцать. В голове снова неприятно промелькнуло: папа служит частную литургию в Киеве. Расписание визита я знал наизусть. Оксана уже успела покормить детей и отправить старшего в школу, младшего — в детсад и теперь радушно приглашала к столу весь наш спецотряд. Я возился с Бородой, он упорно не желал просыпаться — засиделся далеко за полночь с Игорем Резниченко, отчаянно дискутируя на темы религии и искусства. Я тоже спал мало и на протяжении почти всей ночи, думая о своем, имел радость выслушивать доносящиеся с кухни то певческий тенор нашего хозяина, выводящий что-то вроде: «У них, у католиков, получается, что Святый Дух исходит и от Отца, и от Сына. Что же, выходит, у них два Святых Духа, что ли?!» И глухой тенор Бороды: «Это не принципиально, это все идет от того, что мы крестимся во имя Отца и Сына и Святаго Духа, а они — во имя Отца, Святаго Духа и Сына!» И снова тенор: «Нет, это принципиально!» Я вспомнил, что последними словами отца Андрея, когда я вслед за Голубковым выходил из нашей маленькой Спас-Заулской церковки, были именно слова об исхождении Святого Духа от Отца: «Иже от Отца исходящего, иже со Отчем и Сыном споклоняема и славима...»

И вот теперь Борода нудил, что сейчас мы все равно ничего не сможем решить. Все равно до вечера время есть, и если уж заниматься серьезными делами, то лучше предварительно выспаться как следует. Но я сходил в ванну, набрал в горсть воды и облил заспанную рожу этого засони. Он пробурчал что-то насчет фашизма и методов доктора Геббельса, но все же поднялся и поплелся умываться, безумно завидуя своему ночному собеседнику, которого добросердечная жена оставила в покое этим утром.

День требовал решительных действий, поэтому сразу после завтрака, которым нас потчевала хозяйка, я собрал совещание. Каждый должен был высказать свои соображения. Вперед всех полез Борода.

— Дед — псих, но не идиот, — сказал Андрей. — Если он собирается стрелять в папу, то будет делать это так, чтобы иметь возможность скрыться. В газетах писали, что были ролевые учения спецслужб, которые ставили перед собой очень интересную цель: защиту папы от православных фундаменталистов, которые, по мнению курии, могут забросать понтифика помидорами, что, на мой взгляд, маловероятно, поскольку помидоры еще не поспели.

— Не отвлекайся, — прервал я его лирическое отступление.

— Ну, так вот. Спецслужбы по результатам учений защитили папу от помидоров, но не смогли загородить его от снайпера.

— Не думаю, что Дед подрядится в снайперы, — задумчиво протянул Боцман.

— Почему нет?

— Ты сам говоришь, что он не идиот. Он соображает, наверное, что у него уже рука не та и глаз не тот. Потом ты же сам читал газеты. Чердаки опломбированы, канализация тоже. Через каждых десять метров — по менту. Я думаю, что, помимо всего прочего, или все, или почти все возможные директрисы выстрела будут заблокированы.

— Но не будет же он стрелять в упор?

— Почему нет? — Боцман передразнил Бороду. — С глушителем, из толпы.

— Тогда на ипподроме! — радостно воскликнул Борода. — На ипподроме будут служиться аж две службы: и во вторник, и в среду. Там, конечно, тоже будут проверять, но толпа же будет чудовищная!

Боцман выложил на стол газету, где была фотография импровизированного алтаря, установленного на львовском ипподроме.

— Вот, — сказал он. — Вот алтарь, где-то здесь сидит папа. А вот ограждение. Ближе чем на двадцать метров к нему не подобраться. Старому человеку быстро вскинуть руку, мгновенно прицелиться и точно стрельнуть с такого расстояния практически невозможно. Дед ведь не идиот, так?

— Хорошо, — сдался Борода. — Я не знаю, что предпримет Дед.

Свою версию выдвинул Боцман.

— Я тоже не знаю, что предпримет старик, — честно признался он. — Но все же предлагаю рассмотреть версию взрыва. Почему бы ему не заложить бомбу? Он ведь старый диверсант.

Боцман тут же нарвался на горячие возражения Бороды.

— По всем маршрутам папы опломбированы все канализационные люки, где он будет бомбу закладывать?

— Наш лихой дедушка на все способен, — невесело усмехнулся Док. — Впрочем, Боцман — опытный подрывник, вот ему и мерещатся повсюду взрывы.