— Ну, не всегда...

— Понятно.

— На одном этаже с Ларисой, это от нас по диагонали, живет Николай Иванович Соколов. Он уже старик, ему за семьдесят. Но дед золотой! Мы его так и называем — Дед. Он в войну был разведчиком в этих местах. Он у меня инструктор. Конспирация, анализ информации и так далее. Есть еще Гриша и Света. Просто хорошие ребята, на них можно положиться. Помогают по мелочи.

— А ты, значит, командир этого подполья?

— Именно так.

— Как ты передаешь письма в Москву?

— У меня там брат. Уехал еще в девяносто третьем. Учился в консерватории, сейчас лабает в кабаках. Мы передаем друг другу пакеты через проводников. Довольно чистый канал, проводники нас знают, мы похожи, ничего подозрительного — передачи между близкими родственниками.

— Что ты делал в Москве в девяносто пятом?

— Тоже поступал. В Художественную академию.

— Поступил?

— Поступил, но учиться не смог. У меня российского гражданства нет. А для иностранцев — только за деньги.

— Почему же не получишь гражданство?

— Как? Еще в девяносто третьем ездил в Киев, в посольство. Там меня послали. Хотел в Москве как-то это оформить. Но там у вас предусмотрен замкнутый круг: без гражданства не прописывают, без прописки не дают гражданства. Так я и остался хохлом.

— Кто тебя курирует в Москве?

— Майор... Фамилию я не скажу, не имею права. Он меня проинструктировал, чтоб я не предпринимал никаких действий, только чтобы информацию собирал, и все... Только боюсь, что до сих пор к моей информации никто серьезно не относился.

— Так оно и было.

— И зря. У меня полгорода знакомых, мне доверяют, считают за своего. Так что все мои сообщения были точными.

— Зачем тебе все это нужно?

— Как?! Я же русский человек! Тут готовится агрессия против России, а я что, молчать должен?

— Россия тебя даже в граждане свои не приняла.

— Это не Россия. Это сволочи, живущие в России.

— Тебе шесть лет никто не отвечал. У тебя столько энтузиазма, что его хватило на все это время?

— Я уже тысячу раз хотел наплевать, да Дед не дал. Он говорит: ты — солдат. У тебя есть чувство долга и инструкция. Больше тебе ничего иметь и не положено. Делай свое дело, а за родиной не пропадет.

— А где ты родился?

— Здесь.

— Так, выходит, работаешь против своей страны?

— Это не моя страна. И зла Украине я не желаю. Я работаю против фашистов.

— Но население местное их поддерживает!

— Не все. Народом манипулируют. Народу что надо? Хлеба и сала. Если хлеба и сала мало, им объясняют, кто это все съел.

— У тебя есть план действий?

— Почти никакого... Главное, у Ларисы есть приятель из штаба СНПУ, Павло Шкрабьюк. Вроде все, что могла, все, что ей было под силу, она из него выудила — больше ничего нового не говорит, даже по пьяни. Вроде уж он-то точно должен бы знать, где эти проклятые лагеря. А все равно так мы и не поняли, как они, черти, эти базы спрятали! Ясно, что в Карпатах. Ясно, что в Горганах. Это местность такая горная. Там камни сплошные, никто не живет. Мы с Гришей десять дней топали, ни одного человека не встретили. И никаких следов баз или лагерей.

— Какие ты хотел следы?

— Коммуникации. Как Дед учил. Воинская часть обнаруживается по коммуникациям. Должна иметь связи с внешним миром. Ну, хотя бы ответвления от ЛЭП. Искал неместный транспорт на горной дороге. Там ведь, кроме какого-нибудь лесовоза или сельского грузовичка, ничто не ездит. Хотел увидеть если не военную технику, то хотя бы как им продовольствие подвозят.

— Что там за ракетный дивизион?

— Это вот здесь. — Борода достал очень грубую карту и показал. — Мне это показалось подозрительным. «Точка» — и в горах. В советское время такой дивизион стоял в Виноградове, в Закарпатье. Может, это он и есть.

— Откуда ты знаком с «точкой»?

— Служил. В восемьдесят пятом — в восемьдесят седьмом. Замначальника расчета. Старшина запаса.

— Ты видел ракеты?

— Нет, там не подберешься. Но я слышал ночные учения.

— Ты не спутал?

— Нет, ни в коем случае! Сначала подумал, что это, может, БМП — у них движки такие же, как и у «точки». Но когда АИПы врубили, сразу все понял.

— АИПы?

— Автономные источники питания. Сорокасильные тракторные движки. Стоят на каждой пусковой, чтоб не гонять маршевый для боевой работы.

— Почему дивизион, а не полк?

— Места у них мало. Дивизион туда и то с натягом влазит.

— Ты не допускаешь, что боевики могут как раз проходить обучение на «точке»?

— Вряд ли. Как они ее протащат на Кавказ? Кроме того, это ВС Украины. Они в войне не участвуют.

Вот так. Задавать вопросы начал Борода, но разговор незаметно превратился в допрос его самого. У меня не было оснований не верить ему. Он даже располагал к себе. Но расслабляться было нельзя. Если бы все было чисто, в дом уже давно бы ввалился Муха. Для Бороды это был бы сюрприз, но, надеюсь, он бы его как-нибудь пережил. Но Мухи не было. Значит, заподозрил неладное. Видимо, решил пока не светиться, контролировать ситуацию со стороны. Будем и мы настороже.

Я продолжил допрос. Пардон, приятную беседу:

— Тебе сколько лет?

— Тридцать пять. Что, выгляжу старше? Это из-за бороды. Как сбрею — пятнадцать лет сброшу, не меньше.

Я кивнул. С этим все понятно. Поторопился я Бороду в пятидесятилетние записывать.

— Где мы разместимся?

— У меня, у Ларисы, у Деда. Я думаю, не буду вас маскировать под местных — так и будете считаться моими друзьями из Москвы. Хорошо?

— Где мы могли познакомиться?

— В Москве. Например, на Дне города в девяносто пятом. В толпе отдыхающих. Пиво вместе пили. Вы тогда были в Москве?

— Какая разница?

— Действительно, никакой.

— День города. Годится. Почему нам нельзя косить под местных?

— Больно рожи у вас москальские.

— У меня — не москальская, у меня — еврейская! — вставил Артист.

— Это еще хуже.

— Что, здесь так не любят евреев?

— Не в этом дело. Хотя лет десять назад здесь в ходу был интересный лозунг: «Утопим москалей в жидовской крови!» Москали решили, что их много, а жидов мало, можно будет и выплыть. Которые уехали — кто, наверное, плавать не умел, — которые остались. А вот жиды решили не дожидаться начала эксперимента и уехали все. Так что теперь тут у нас человек с семитской внешностью может быть только приезжим. Но это ничего. Дед говорит, что конспирация — хитрая штука: чем ее меньше, тем ее больше.