Высоко задрав дуло, пушка стреляла в ту сторону, откуда все громче и ближе слышался гром, а ночью высвечивалось зарево. Немец фельдфебель ловил в наушники указания и криком переводил их солдатам, которые возились у орудийных приборов. Пока другие закладывали в зарядную часть тяжелый снаряд, а за ним гильзу с порохом, наводчики подводили ствол к нужному направлению. Потом все отбегали в сторону, лишь один, отворачиваясь, дергал за шнур, и пушка, трамбуя дрогнувшую землю, подскакивала на колесах и опорах. Видимый глазу снаряд быстро скрывался точкой в прозрачном небе.
Немцев уже била лихорадка. В городе они взрывали все, что еще не успели взорвать и что служило им до последнего часа: здание гостиницы, где размещался какой-то крупный штаб, вокзал, последние крупные дома. Коротко гремели частые взрывы на путях станции и юго-восточных ветках, сохранялась одна-единственная — отходная через реку, но и она, так же как и мост, была давно заминирована. Снова горел винный завод — черные клубы над ним заворачивали, в небо к общей дымовой туче, сгустившейся над железнодорожным узлом города, где гуще всего дымили «вагонка», паровозное депо и резервное нефтехранилище.
Временные хозяева уходили — это было видно по всему. Ночью грохот взрывов и выстрелов усилился, пальба шла уже по городу. Сквозь рамы и запертые ставни несколько раз слышна была тяжелая беготня и отрывистые командные крики, прерываемые дробными очередями. Топали по улице в обе стороны, напряжение и в шаге, и в голосах было крайнее — это было слышно. Пушка, высадившая в доме несколько стекол, замолчала.
К утру стало тише, стрельба и грохотанье ушли дальше.
— Надо выйти поглядеть, — сказал Костька, когда свет уже расщепил полосами всю горницу, как называла Нюрочка комнату, где они просидели, не сомкнув глаз, всю ночь.
— Ну да еще!.. Глядеть… Там, может, эта… — Нюрочка не в силах была представить, что могло ожидать человека за дверью. — Там, может, тебя только и ждут..
Костька горько усмехнулся и поглядел на мать. Та, лелея перевязанную руку, затрясла головой:
— Нет, нет!.. Ни в коем случае!..
Когда она произнесла это, за окнами раздался слабый, но тем не менее всеми услышанный голос.
— Вас?.. Вас?.. — с усилием спрашивал кто-то, не получая ответа.
В доме притихли, напрягли слух, стало слышно, как посапывает уснувшая Лена.
— Чего-то узнать хотят, — прошептал Костька, лучше всех понимавший немецкий, — надо выйти, а то…
Женщины колебались. Главное слово было за Нюрочкой, у Ксении ныла воспалившаяся рана, и она, ничего не умея решить, только поддакивала.
— Ладно, — решилась Нюрочка, — попробую ставню дворовую отодвинуть.
Но дело это оказалось невозможным: ставни открывались снаружи. Пришлось согласиться с ребятами, пустить их на разведку. Костька впереди, Вовка следом — направились они к боковой двери, ведущей во двор. Приоткрыв ее, Костыка увидел в картофельной ботве немца, уставившего на него красные, широко открытые глаза. Немец был ранен, он лежал, опираясь локтем на заросшую ботвой грядку, и протягивал свободную руку к Костьке…
— Вассер!.. Вассер!.. — прохрипел он и, приоткрыв окровавленный рот, несколько раз коснулся губ пальцами.
Солдат заполз с улицы, от палисадника к картофельным грядкам, что с весны завела Нюрочка, вел хорошо видимый след, будто что-то проволокли. На этой вытертой дорожке темнели подсыхающие пятна крови.
— Вассер!.. — опять еле выдохнул немец и потянулся к валявшемуся рядом автомату.
На спине под рубашкой прошел холодок, Костька, не отрывая глаз от руки солдата, поспешно кивнул. Рядом в самое ухо задышал Вовка, — оба отчего-то стояли на четвереньках. Однако солдат не тронул автомата: смахнув с него пропитанные кровью петли бинтов, он зацепился пальцами за ворот френча и попробовал сказать громче:
— Вассер!.. Битте…
Костька опять кивнул и сказал — получилось у него тоже хрипло и через силу:
— Айн момент… Вассер… Айн момент!..
Он подался назад и встал на ноги и тут опять услыхал выстрелы в городе, а вслед за этим взрывы.
В горнице быстро посовещались, выходило, что напоить неподвижного немца все-таки надо. Воду понесла Нюрочка, за нею двинулись ребята. Подобрались к солдату, согнувшись в три погибели, у того — огонь в сумасшедших глазах.
— Ах!.. Ах!.. — только и успел произнести, пока Нюрочка прикладывала ему ко рту медный ковш, и слышно было, как падают внутри судорожные глотки и хлюпают в горле.
Немец ухватил липкими красными пальцами Нюрочку за руку, и как она ни старалась сберечь воду, часть ее пролилась, потекла по потной шее с кровяными следами пальцев, просочилась на грудь.
Солдат сделал последний глоток и, не отпуская Нюрочку, откинул голову и вздохнул.
Рядом с автоматом валялся вмятый в землю пустой патронный диск, за ближней грядкой сквозь зелень ботвы просвечивал телячьим верхом ранец. Солдат закрыл глаза и сморщился. Лежал он неловко, подогнув под себя руку, под боком виднелась кровь — ребятам стало худо от ее вида. Нюрочка прогнала их, сказала сквозь зубы, что идет следом. Но сама, когда ребята скрылись в хате, попыталась устроить немца поудобней. Он все видел и все понимал, кряхтел от боли и что-то тихо говорил, чего Нюрочка не могла себе перевести. Кроме двух слов, которые раненый часто повторял и которые она знала.
— Гут… гут… — говорил он, высовывая от напряжения язык. — Данке…
Немец был крупный, молодой: ни одной морщинки на бледном лице, перепутанные волосы густые, как у хорошей девки. Каска его тоже обнаружилась в соседней меже. Однако рана у него была, похоже, тяжелой: толстый френч на правом боку весь потемнел от крови, которая уже нашла выход и окрасила под телом землю.
— Гут, гут, — повторила и Нюрочка, помогая солдату примоститься на мягкой земле половчее и соображая, что никуда ему отсюда уже не деться, что так и будет истекать кровью, пока не придет какая-нибудь подмога. Рану его она даже посмотреть побоялась — да и с какой стати? Может быть, он и перевязать себя уже успел, раз вокруг окровавленные бинты.
Надо двигать назад, уже и ребята выглядывали, скрипели дверью — она рукой им махала, приказывала уйти, а раненый все как магнитом держал… Но это уже не стрелок, думала Нюрочка, поглядывая на его серое лицо, зря они напугались его автомата….
— Все, я — цурюк… там дети у меня… — потянула она руку, которую как ухватил, так и держал немец. Он потихоньку ослабил пальцы. — Я потом еще воды принесу… Вассер…
Она попятилась к дому, и тут же раскатистый близкий выстрел бросил ее грудью на перевитую ботву гряд. Тут же, ответом, бабахнул недалекий взрыв. Стал слышен лязг гусениц и перерывистый рев мотора.
— Панцер!.. — дернулся немец и, тяжело перевалившись на другой бок, потянулся дрожащими пальцами к автомату.
Нюрочка метнулась к сеням. У дверей ее подтолкнул в спину новый, еще более близкий выстрел танковой пушки, такой близкий, что зазвенело в ушах.
— По Новосильской идут! — еле переводя дух, собираясь снова куда-то исчезнуть, крикнул Вовка. За его нестриженой головой — Костька, такой же возбужденный, глаза на месте не удержать.
— Сами видели? — нетерпеливо, и веря и не веря, спросила Нюрочка.
— Пацаны сказали. Все туда бегут!..
Нюрочка заскочила в комнату, передала новость Ксении. Та поднялась — лежала поверх всего на кровати; отстраняя на перевязи больную руку, оправила юбку.
— И я пойду…
— Пойдешь?
— Все пойдем… Пусть твои Ленку возьмут, скажи им… И пусть догоняют…
— Да уж они-то вон, на выходе!..
…Ближе к Новосильской — все больше народу, откуда только взялся: женщины, старики безногие на деревяшках и больше всего пацанвы. Все спешат, у всех глаза не на месте от ожидания, от напряжения души.
— Союзники, говорят… С погонами…
— Ахти, с погонами!..
— Ага…
— Американцы…
— Или англичане…
— Второй фронт… Они тоже… В листовках было…
— Господи! А наши?
— Чего наши?
