Боль потихоньку отступала, сознание прояснялось и первым делом я оглянулся. Переживания были напрасными: запястья девушки все также надежно фиксировали наручники. Она смотрела на меня взглядом, в котором плескался коктейль из любопытства, ожидания, капельки сочувствия. Нет, определенно ее стоит напугать, чтобы увидеть страх в этих красивых темных, словно спелая черешня, глазах. Но сначала закончим дело.

Уже почти без боли я взял со стола пневмошприц, поднес к шее, нажал на донышко. Негромкий пшик и резкий холодный укол подтвердили успешное завершение операции по очередному спасению моего бренного тела. Шумно дыша, отходя от приступа, я опустился в кресло и посмотрел на своих пленников. Только сейчас ощутил, что рубашка вся мокрая от пота.

– Вы нас напугали, мистер Рыкоф, – спокойным голосом, без тени страха, сказала Амели. – Обычно мы рекомендуем нашим пациентам включать в интелфонах функцию напоминания о необходимости приема лекарств.

– Последние три года эту функцию выполняет мой секретарь, – утирая лоб, сообщил я. – В девяносто три года, знаете ли, трудно доверять бездушной машинке.

Мы сидели каждый в своем кресле, смотрели друг на друга и с трудом верилось, что только сутки назад передо мной лежал новый мир, плод шестилетних усилий, который надо было лишь сорвать и вкусить его сладость. А сейчас мне, как в плохом боевике, сцепив зубы приходится бороться против тех, кто решил вырвать его прямо изо рта.

Как же я позволил этому случиться?…

– Итак, как прошла неделя?

– Честно говоря, не очень. Снова те же сны.

– Луанда?

– Луанда. Сан-Кристобаль. Хайберский перевал. Везде, где убивал я и где могли убить меня. Особенно часто почему-то снится одна девушка, анголка. Ее убили свои же, мятежники: считали, что она работает на гонконгцев. По-моему, у нее не осталось ни одной целой кости. И они вырезали ей глаза.

– Принимали лекарства, которые я прописала?

Я посмотрел на Оливию, размышляя, говорить ли правду. Затем решил, что если обманывать личного психотерапевта, то какой тогда вообще в нём толк.

– Нет, – наконец покачал я головой. – Я чувствую себя после них как зомби: передвигаюсь, словно с ватой в ушах, в голове туман. Это плохо сказывается на работе.

– Хорошо, я выпишу новый рецепт, – кивнула Оливия. – А какое чувство преобладает в ваших снах? Страх, тревога, может быть, апатия или беспричинное отчаяние?

– Скорее, тревога, – сказал я. – Мне все время кажется, что я куда-то опоздал и из-за этого могут пострадать люди. Близкие мне люди. Кажется, что я чего-то не успел. Что-то важное для меня. А когда почти уже понимаю, что именно, то просыпаюсь.

Задумчиво покивав, Оливия спросила.

– Вы подумали над вопросом, который я задала на прошлой неделе?

– Верю ли я в бога? Нет. В смысле, подумал и мой ответ – нет.

– Ваш ответ звучит весьма уверенно. Почему же вы не озвучили его в прошлый раз?

– Ну, вы же сказали, чтобы я подумал и ответил на следующем сеансе, – слабо улыбнулся я.

– Хорошо, – Оливия сделала пометку в блокноте. – То есть, вы отрицаете возможность посмертного существования? Вы это каким-то образом обосновываете для себя или просто верите?

– Знаете, – начал я, – отец мне в детстве рассказывал, что в Советском союзе – это страна, в которой я родился и провел детство – в удостоверении личности была так называемая «пятая графа», в которой указывалась национальность. В армии США, как потом оказалось, тоже существовала своя пятая графа, только она выбивалась на армейских жетонах и отмечалось в ней вероисповедание солдата. Никогда не мог понять, зачем рядом с личными данными и группой крови надо указывать, к какой религии ты относишься. Разве что это полезно мусульманам: вы знаете, что Аллах велит хоронить их в день смерти до захода солнца? В армии я не раз задавался вопросом: если бы я назвался поклонником Одина, меня бы сожгли в погребальной ладье в случае смерти?

– И на вашем жетоне, наверное, значилось «атеист»? – предположила Оливия.

– Да.

– Это, конечно, интересно, но вы так и не ответили на мой вопрос.

– Я обосновываю это очень просто, – улыбнулся я. – В своей жизни я видел больше убитых, чем крупиц кофе в этой банке, – кивнул я на стоявшую в шкафу за спиной Оливии банку молотого «Kimbo Premium». – И никто из них мне с того света даже весточки не прислал. Хоть бы завалящий призрак – так нет же.

– Понятно, – наморщила она переносицу. – Но вы ведь участвовали в боях. Неужели вас никогда не посещало чувство, что вас способно спасти только обращение к какому-то высшему всесильному существу?

– Нет, – покачал я задумчиво головой. – Даже в Афганистане или Ираке, сидя в укрытии под перекрестным огнем – а знали бы вы, как противно завывают минометные снаряды – я чаще думал о том, что сегодня приготовила на ужин отцу мама, или какого размера прелести у раздатчицы из солдатской столовой. Когда после Луанды мне удалили селезенку и часть желудка, я думал не о каком-то абстрактном боге, а о мастерстве профессора Соболева, вырастившего новые из моих же клеток. Честно говоря, больше всего меня тогда интересовало не прощение грехов, а технология изготовления искусственных органов. А впоследствии я волновался из-за того, что, как оказалось, современная медицина не может обеспечить их стопроцентное приживление. Являюсь ли я рабом божьим – это еще вопрос, а вот рабом фармакологии, с тех пор – однозначно.

Оливия, поразмышляв, кивнула и задала новый вопрос.

– Скажите, я знаю, что в 2036-м вы, к сожалению, потеряли жену и двоих детей. Почему вы не женились повторно?

– Сложный вопрос, – пожал я плечами. – Скорее всего, не хотел, даже теоретически, еще раз пройти через то, что довелось испытать в тот год. Вероника и близнецы…они были моей жизнью. Наверно тогда от каких-нибудь крайностей меня спасла только работа. А когда я немного отошел, то решил, что лучшим выходом будет никогда и никого не пускать так глубоко в сердце. Так что с тех пор и до 2054-го я довольствовался ни к чему не обязывающими кратковременными связями.

Блеснуло ли во взгляде Оливии, когда она услышала год, когда я потерял интерес к противоположному полу – все-таки почтенные семьдесят четыре – уважение или мне только показалось? Впрочем, какое это имеет сейчас значение?

– А дети вне брака? – спросила она.

– Исключено, – я решительно рубанул рукой в воздухе.

– Тогда вы не могли не задумываться о том, для кого создали такую громадную компанию, я бы даже сказала – империю, – предположила Оливия.

– Задумывался, – нехотя ответил я и, не дожидаясь нового вопроса, продолжил. – Вообще-то, если между нами, я размышляю над вариантом создания собственного клона с последующим усыновлением и передачей компании по наследству.

– Вот как, – подняла та брови и даже ее раскосые глаза, казалось, сделались больше. – Но ведь клонирование человека, если я правильно помню…

– Запрещено десятком конвенций, – закончил я за нее. – Но вы ведь сами упомянули про империю. Я вам даже больше скажу, – вошел я во вкус, – я подумываю о включении в завещание пункта, обязывающего передавать все права на «Military and tactical Resources Inc» каждые пятьдесят лет новому клону. Тогда можно будет сказать, что я воистину обрел бессмертие и мои точные генетические копии будут продолжать благородное дело по уничтожению себе подобных. Я посчитал, что половины моего состояния должно хватить, чтобы доказать его действительность в любом суде. Как вам? – торжествующе посмотрел я на нее.

Та неопределенно пожала плечами, черкая в блокноте.

– Так что вы скажете? – спросил я. – В чем мои проблемы? Как мне избавиться от этих снов?

– В общем-то, Питер, – сказала Оливия после недолгого молчания, – ваша проблема, учитывая возраст, довольно банальна. – Она сделала паузу. – У вас – средней тяжести танатофобия. С этим вполне можно работать и я…

– Танатофобия – боязнь смерти? – уточнил я свои знания древнегреческого.