– Ох, пожалеешь… Но я тебя предупредила.

Через пять секунд после того, как она исчезла за натянутой у входа плащ-палаткой, оттуда показалась новая связистка. С актрисой Валентиной Серовой у нее не было ничего общего. Вместо белокурого ангела из девичьей землянки выглянула натуральная цыганка – темные и даже блестящие волосы, черные брови, черные жгучие глаза. Опешившему слегка Мите на мгновение показалось, что поверх гимнастерки у нее сверкнуло цыганское монисто, однако, оторвав не без усилия взгляд от ее красивого смуглого лица, он разобрал, что это всего лишь нагрудный знак «Отличный связист».

С интересом и чуть насмешливо она смотрела Митьке прямо в глаза, словно бы говорила: «Позолоти ручку, брильянтовый, всю правду тебе выложу», а он только беспомощно глазел на нее в ответ. Впрочем, сюрпризы на этом для него не закончились. Плащ-палатка снова заколыхалась, и за спиной цыганской красавицы показался старший лейтенант Новайдарский. Из-за его плеча выглянула сержант Поликарпова, которая постучала себя кулаком по лбу, намекая на то, что Митька со своим мотоциклом совсем дурак и, в общем-то, сам напросился.

Командир 1‑й стрелковой роты Новайдарский в женских землянках до этого замечен особо не был, поэтому Митька Михайлов от удивления теперь уже окончательно разинул рот. Ходок-то известный был он, а вот что старлей делал здесь – было непонятно. Не мог же он так внезапно морально разложиться и пуститься на Митькины райские пажити. Разве что новая связистка приворожила. Даром, что ли, выглядела как будто вчера из табора?

– Здравия желаю, товарищ старший лейтенант!

Митька соскочил с полковничьего мотоцикла и вытянулся, отдавая воинское приветствие. Трофейный красавец у него за спиной с глухим шумом упал в траву.

В общении с командиром роты байки про самолет командарма не годились. Это комполка мог понимающе над ними подтрунить, потому что сам был человеком веселым и глупость других воспринимал как еще одно радостное проявление жизни. Старший же лейтенант Новайдарский, в отличие от полковника, усматривал во вселенском жизненном процессе одно большое и неопрятное нарушение воинского устава.

Митька, замерший с правой рукой у виска, ждал, что его начнут песочить за самовольное оставление роты, но старший лейтенант смотрел куда-то мимо него. Митька украдкой обернулся, подумав, будто за спиной у него стоит кто-то еще, провинившийся гораздо больше, чем он, однако там никого не было. Только вдали, у небольшой рощицы, мотался по полю на велосипеде местный мальчишка. Пацан орал что-то на своем языке, свистел, но сюда эти звуки латышского счастья почти не долетали.

– Сумел починить технику? – ожил наконец командир роты, кивнув на лежащий в траве мотоцикл.

– Так точно, товарищ старший лейтенант!

– Павел, – сказал тот, шагнув к нему от порога землянки. – Меня зовут Павел.

Митька смотрел на протянутую ему крепкую лейтенантскую ладонь и не понимал, что происходит. Цыганская красавица, на которую он перевел свой недоумевающий взгляд, кивнула ему, словно разрешала пожать руку офицеру, словно она имела право ему разрешить. Митька посмотрел на сержанта Поликарпову и обменялся осторожным рукопожатием со старшим лейтенантом.

Тот хоть и выглядел как всегда – абсолютно трезвым и серьезным, но был непривычно мягок, задумчив и даже приветлив, чего Митька до этого за ним раньше не замечал. Причиной, возможно, все-таки были наркомовские сто граммов, точнее – двести пятьдесят или все триста. Водку в дивизию подвозили по старым спискам, и с каждым днем наступления норма на тех, кто оставался в строю, заметно росла.

Впрочем, от командира роты Митька родного запаха не уловил. Задумчив тот был по другой причине.

– Это я полковнику про тебя рассказал. Но он мне на слово не поверил. Лично хотел убедиться, что ты любой механизм можешь починить… Так что экзамен ты сдал, поздравляю.

Митька настороженно смотрел на офицера:

– Экзамен?

– Ну да. Механик нам нужен хороший. И даже не хороший, а самый лучший. Чтоб настоящее чудо мог сотворить.

Под настоящим чудом старший лейтенант Новайдарский подразумевал сгоревший танк лейтенанта Зайцева, который за два дня до этого в горячке боя оторвался от наших наступающих порядков и вклинился глубоко в территорию противника. Немцы одинокий советский танк, конечно, подбили, но экипаж в плен решил не сдаваться и огрызался пулеметным огнем до тех пор, пока в машине все не сгорели.

Командир 1‑й стрелковой считал, что Митька Михайлов мог починить этот танк. Но тот должен был отправиться на задание обязательно добровольцем.

– Танк?! Да вы что?! За линией фронта?!

– Нам и надо за линией, – спокойно отвечал ему командир. – А танк не сложнее трактора. Ходовая часть почти одинаковая. К тому же необязательно, чтобы он пошел. Достаточно сделать из него огневую точку. Пулемет, скорее всего, исправен. Они до последнего по фрицам очередями лупили. Если сумеешь орудие в порядок привести – считай орден у тебя есть.

– Да не хочу я орден!

– Пойми, я бы тебе приказал, и никуда бы ты, родной, у меня не делся. Но принято решение, что пойдут одни добровольцы… Сознательность прояви.

Старлей, не мигая, смотрел Митьке прямо в глаза, но тот понял, что лазейка у него все же осталась.

– А я не согласен. – В голосе у него зазвучали подзабытые лагерные интонации. – Нет у меня на то никакого добровольного моего желания! Несознательный я! Вы под какой монастырь меня подвести решили? Чтобы я сам себя к вышке приговорил?! За что? Нет моего согласия! Один не воюю! Куда взвод – туда я.

– В том-то и дело, – качнул головой командир, – что все остальные уже проявили сознательность.

– Да ладно…

Митька потерял весь апломб, сник и потерянно отвернулся. На старшего лейтенанта смотреть он не мог. Пацан, который до этого гонял у дальней рощи на велосипеде, теперь залез на дерево и швырялся чем-то оттуда в крохотную девчушку в синем платьице и белой косынке.

– Это я, значит, пока с мотоциклом корячился, вы их уже обработали… Такой взвод решили сгубить… – выдавил Митька, не разжимая зубов. – Таких ребят положить хотите… Был бы наш лейтенант жив, он бы тебе ответил.

Командира Митькиного взвода убили в первый же день наступления. Поднимая в атаку бойцов, он поймал осколок, разворотивший ему левый бок, поэтому взвод, который своего лейтенанта сильно любил, до немецких окопов добежал первым. Там кромсали все живое штыками, пока немцы не сообразили, что с ними никто не воюет – их просто казнят. Уяснив это, фрицы выпрыгнули из окопа и дали деру ко второй линии своих траншей. Озверевший взвод побросал им в спину лимонками, а потом сел дожидаться подхода своих. На второй и на третий день наступления история повторилась. Немцев рвали на части, те убегали, а в штабе полка одно за другим строчили представления о наградах. После освобождения города Идрица дивизия к своему номеру 219 получила наименование Идрицкой, а Митькин взвод в роте, да и в полку, стали называть не иначе как «Идрицкая сила».

– И башкир согласился? – глухо спросил Митька, переводя взгляд с детишек у леса на старшего лейтенанта.

– Да, – кивнул тот. – С ним первым разговор был.

Командование после гибели взводного принял старший сержант Асадуллин, и бойцы радовались тому, что в штабе решили пока повременить с назначением нового лейтенанта. Башкира во взводе уважали, а генеральное наступление по всему фронту – не самое лучшее время для притирки к новому офицеру. Четверо их было во взводе до погибшего лейтенанта. Ни один в уважение у солдат не вошел.

– Ты пойми, дело не в танке этом сгоревшем, – продолжал ротный. – Через линию фронта за одной подбитой машиной никто бы вас не послал. «Тридцатьчетверка» только для обороны участка нужна. За броней подольше продержитесь. А главное звено всей операции – вот она.

Старлей кивнул в сторону новой связистки, которая слушала Поликарпову и, не мигая, смотрела при этом через плечо старшей по званию прямо на Митьку. Тот вдруг подумал, что, может, она и не цыганка совсем. Дома у себя, в Забайкалье, он видел таких чернявых в семьях сосланных в Сибирь донских казаков.