В результате, хотя Оппенгеймер и избегает этого, можно прийти к выводу, вытекающему из ранее высказанных им постулатов: в современном мире ученый представляет собой человека, отличного от других, своего рода высшее существо, поскольку он обладает сокровищами, которые нельзя по самой их сути разделить между всеми, и поскольку он живет более благородной жизнью, в которой рациональное мышление сливается с действиями. Особое положение ученого роднит его с художником: «Существует всегда связь, заметная аналогия, несмотря на чрезвычайно различные условия, несмотря на то, что они ведут жизнь, все более и более различающуюся по своим характеристикам: человек науки и человек искусства всегда живут на краю непостижимого. По мере продвижения вперед их творческого духа и тот, и другой должны привести новое в гармоническое единство с привычным, старым. Оба они должны искать равновесия между новым и синтезом старого; оба должны бороться за то, чтобы установить некоторый порядок во всеобщем хаосе. В работе и в жизни они должны помогать друг другу и всем людям. Они могут проложить путь, который свяжет искусство и науку друг с другом и со всем широким миром многообразными, изменчивыми, драгоценными узами всемирной общности».

Ученый, наделенный особой, почти мистической миссией, но освобожденный от прямой ответственности за ход мирских дел, должен тем не менее играть роль советчика, вдохновителя. Пример – роль самого Оппенгеймера в период между его уходом с поста руководителя Лос-Аламосом и низвержением его с пьедестала волей отдела кадров Комиссии по атомной энергии.

Не только Оппенгеймер, но и другие ученые, интеллигенты, писатели мечтали о «софократическом» обществе, во главе которого стояли бы люди науки. Подобного рода мечты рождались потому, что люди, естественно, сопоставляли разумные требования ученых, их уважение к спокойствию, их плодотворную деятельность с историей человеческого общества, характеризующейся неразумными поступками, беспорядком, страстями и насилием. В равной степени эти мечты – реванш за глупость политических руководителей, за непонимание ими мира ученых, за их глупое скряжничество, когда дело касается ассигнований на научные изыскания, протест против преследований и тирании полицейских государств.

Выдающийся британский астроном Фред Хойл в свободное время писал научно-фантастические романы. Он изложил такие убаюкивающие мечты в довольно странном рассказе под названием «Черное облако», в котором звучит призыв «Ученые всех стран, соединяйтесь!». И в этом призыве не только ирония. Хойл рисует картину, когда в условиях катаклизма, который угрожает всей планете, один ученый захватывает всю власть и диктует свою волю правительствам во имя великого благоденствия всего человечества. Этот ученый погибает, испепеленный почти сверхъестественной молнией, потому что он возвысился слишком быстро и хотел завладеть неземными знаниями.

Молния, которая поразила Оппенгеймера, была далеко не так величественна: она сверкнула из досье, в котором были собраны доклады агентов ФБР и маккартистских инквизиторов. Она поразила не только человека, но и миф о существовании гармонии между ученым-философом и государством американской демократии.

Во имя этого мифа Оппенгеймер построил первые атомные бомбы. Он принял участие в подготовке решения сбросить их на мирное население японских городов. Он не присоединился к усилиям большинства ученых Соединенных Штатов, пытавшихся убедить общественность в необходимости потребовать от правительств отказаться от средств массового истребления человечества. И в конце концов он присоединился к создателям термоядерной бомбы.

Остракизм, которому его подвергли в 1953 году, Оппенгеймер встретил не без достоинства; с ним решительно солидаризировались все те, от кого он сам ранее отмежевывался. Безусловно, у него было время поразмыслить над тем мнением, которое он вынес на суд своих слушателей во время лекций по британскому радио, о «все более квалифицированном разрушении человеческого ума властью полиции, более развращенной, если не более могущественной, чем стихийные бедствия, вызываемые самой природой…». В тот момент, когда Оппенгеймер произносил в Лондоне эти слова, досье полковника Паша уже было на столе президента Эйзенхауэра и ожидало его возвращения в США.

Оппенгеймер в какой-то мере отмежевался от власти, он даже заявил, что сейчас, когда перед человечеством стоят столь важные проблемы, все правительства являются «жестоко анахронистскими». Но он продолжал исповедывать прописные азы антикоммунистического конформизма.

Эти антикоммунистические настроения сильно подрывают значение высказываний Оппенгеймера о советской науке. В 1945 году он был еще довольно хорошо осведомлен о советских работах, чтобы не разделять оптимизма американских официальных лиц, будто русские долгие годы не смогут овладеть атомной энергией. В те времена генерал Гровс заверял комиссию Конгресса: «В самом лучшем случае Советам потребуется от пятнадцати до двадцати лет…». В начале 1953 года, после первых советских термоядерных испытаний, Оппенгеймер считал, что СССР отстал от США на четыре года и что это отставание сохранится. Но он не хотел успокаивать этим своих соотечественников; наоборот, он разъяснял, что после накопления известного количества бомб это неравенство не сможет помешать одной великой державе уничтожить другую. Но утверждение, будто советские ученые-атомники отстали и останутся в этом положении, не соответствовало действительности.

На оценку Оппенгеймера оказала влияние та система призм, которую он сам себе построил и через которую смотрел на советское общество.

Советская ядерная физика начала свое развитие примерно в 1930 году, в частности в Харьковском физико-техническом институте. Первый циклотрон в Европе, построенный еще до циклотрона Фредерика Жолио в Коллеж де Франс, начал действовать в Радиевом институте в Ленинграде. Другой циклотрон был построен накануне войны в Ленинградском физико-техническом институте. В 1939 году Бродский опубликовал диссертацию о разделении изотопов урана. Курчатов и Френкель примерно в одно время с Бором и Фришем дали теоретическое обоснование распада ядра урана. В 1941 году Курчатов опубликовал работу о возможности цепной реакции распада урана, и Академия наук СССР сообщила о создании специальной Комиссии по урану. В газете «Известия» от 31 декабря 1940 г. была помещена статья «Уран-235», в которой можно было прочесть, что человечество скоро откроет новый источник энергии, в миллионы раз превосходящий все существовавшие до этого, что господство человека над природой вступает в новую эпоху, что человек получил возможность производить любое количество энергии и использовать ее для избранных им целей.

Если вспомнить, что в это же время Эйнштейн и европейские ученые-атомники, бежавшие в США, «боролись за то, чтобы вашингтонские власти поняли необходимость атомных исследований, становится ясно, что советское «отставание» относится всего-навсего к области политической мифологии. Часто делают напрасные попытки представить себе, что произошло бы, если б не случилось того или иного события. Однако можно с большой долей уверенности утверждать, что, если бы не было гитлеровского нашествия, первые атомные реакторы были бы построены Жолио во Франции и Курчатовым и его сотрудниками в СССР, а не Энрико Ферми в Чикаго в 1942 году.

Значительный выигрыш Соединенных Штатов во времени образовался к 1945 году из-за стечения ряда обстоятельств: отставания Европы, стонавшей под пятой фашизма, и гигантского скачка военного производства в США, совершенного по инициативе ученых, среди которых главную силу составляли ученые, бежавшие из Европы.

Харьков был оккупирован, Ленинград – в осаде. Московский институт атомной физики вступил в строй в 1943 году, во время последнего немецкого наступления в направлении столицы. В изысканиях по осуществлению цепной реакции распада атомного ядра урана советские ученые-атомники могли рассчитывать только на свои собственные силы. Американские службы безопасности зорко следили за тем, чтобы к их союзникам не просочилась никакая информация: это было бы «изменой», по выражению самого Оппенгеймера. Сталинская шпиономания лишила СССР ценной помощи ученых-эмигрантов. Наконец, СССР в условиях войны не мог предоставить в распоряжение своих ученых таких средств, какие были затрачены в США на создание Ок-Риджа и Лос-Аламоса.