Разрешите сразу же заметить, что, по глубокому убеждению автора, данный вопрос не относится к зыбкой сфере проблемы отцов и детей. Он целиком из сопредельной, но совершенно бесконфликтной области — из области взаимоотношений папань и дитять.
Ввиду своей относительной молодости автор не успел застать вживе ни наследных принцев, ни виконтов, ни разных там сыновей из сахарной компании «Подлюгин и сын»- Но он зримо представляет себе, как такой молодчик прибыл бы в дом творчества на тройке с бубенцами или в роскошном «роллс-ройсе».
Швейцар, конечно, широко распахивает двери и низко кланяется. Администратор тоже низко кланяется, незаметно при этом перелистывая книжечку под заголовком «Who is who».
— Я ужасно извиняюсь, — говорит администратор, установив личность молодого Подлюгина, — но поскольку вы проходите сынком по сахару, а не по творческому вдохновению...
— Привет! — обрывает его сынок. — Газеты читать надо! Так вот, чтоб вы знали: мой предок аккурат позавчера достал по блату два драматических и один оперный театр с целью расширения своего культурного кругозора.
— Ах! — говорит администратор. — Тргда я еще раз извиняюсь! У нас, наверное, устаревшее издание «Who is who». Нас, пардон, в подписке лимитируют. Вы пока попейте тут кваску, а мы тем временем вытряхнем из комнаты с видом на опушку одного популярного культработника.
— Ладно, попью, — соглашается сынок. — Только вы поскорее освобождайте помещение от этого неореалиста, а- то я папе пожалуюсь.
И вот парнишка, у которого за душою ровным счетом ничего нет, кроме каких-то паршивых десяти сахарных комбинатов, железной дороги, парочки газет и трех театров, выживает с дефицитной жилплощади и оттесняет куда-то к кухне известную творческую единицу, а может, даже лауреата.
Конечно, у нас ничего подобного быть не может. То есть сахарные комбинаты у нас есть, и в немалом количестве. А вот сахарозаводчиков не имеется. И театров по блату у нас не купишь. Билеты в них — и то трудно. Так что лауреаты у нас могут спать спокойно.
Но чего скрывать, папы, которым можно позвонить, у нас есть. И папы, которые могут, осердясь, позвонить и выдать ужасный разнос, тоже имеются. Недавно одна молодая особа, совсем малоизвестный врач, пожаловалась своему папе, очень влиятельному членкору от медицины. Она пожаловалась на бесчеловечное обращение с нею руководства клиники. Со слезами на глазах она поведала папе, как зверски она, его единственная дочь и непреходящая отрада, утомилась на дежурстве. И как некий доцент, когда она далеко за полночь прилегла соснуть на часок-другой, безжалостно разбудил, чтобы она ассистировала на операции.
...Ах, что тут случилось с влиятельным папой-членкором!
Как он рассвирепел! Как он побагровел! Как он Схватил телефонную трубку!
— Послушайте, вы! — крайне раздраженно выговаривал он доценту. — С каких это пор у вас молодые врачи дрыхнут во время дежурства? Тепличные условия создаете?.. А кто у вас вчера дежурил?.. Ах, моя дочь? Так назначьте ее еще раз! На завтра! Пусть поработает, как мы с вами в свое время!.. Ну, вот, доченька, — обернулся он к удрученному чаду. — Больше никто тебя не разбудит на дежурстве, потому что никто тебе на дежурстве не позволит спать.
Приведя этот сугубо достоверный случай, автор отнюдь не собирается делать вид, будто все без исключения авторитетные папы всегда следуют положительному примеру вышеописанного членкора. Исключения, увы, есть. Ибо родительская любовь — это такое всепоглощающее чувство, которое порою не оставляет места для трезвого рассуждения об истинных достоинствах (а в связи с этим — истинных правах) отпрыска.
Да, всякое бывает. Но этим фельетоном автор не ставит себе задачу перевоспитательно повлиять на иных влиятельных пап. То есть задача эта, наверное, благородная и нужная, но автор от нее сознательно уклоняется. В тандеме «папаня — дитя» автора сейчас интересует личность с заднего сиденья, а именно — дитяти.
Ну, вообще-то необходимость или, точнее, возможность родительской протекции и настает тогда, когда дитя, собственно, уже не дитя. На заре своего существования пяти-, десятикилограммовый человечек нуждается во многом: в ласке, и любви, в свежем воздухе и регулярной смене пеленок, словом, в чем угодно, только не в использовании родительских связей в корыстных целях.
Осознание своей не то чтобы исключительности, но не совсем обычности настает несколько позже. Когда тебя начинают устраивать в какую-то особо специальную спецшколу, куда попасть трудно, да, впрочем, и не очень хочется. Или когда тебе достают билет на хоккей, на который проникнуть совсем уж невозможно, зато хочется — страсть! И если по поводу первого билета на завистливые вопросы Петьки и Кольки следует, как правило, гордый ответ: «Папка достай!» — то после двадцатого билета Петька с Колькой слышат эдакое ленивопресыщенное:
— А что тут такого? Я всегда, когда хочу!..
А это не «я, когда хочу». Это папа, «когда я хочу».
Происходит незаметная для юного ума подмена понятий, когда папины возможности кажутся твоими, папин заслуженный авторитет — собственным заслуженным авторитетом, а помещение с окнами на опушку, где ты обычно пребывал вместе с папой, представляется тем местом, где папа обычно пребывает вместе с тобой.
Ах, где же взять такую самокритичность, чтобы четко осознать, что папа — это папа, а ты — это ты? И что быть прямым потомком чем-либо выдающегося человека отнюдь не значит быть выдающимся человеком?
В свое время графиня Софья Андреевна Толстая, супруга и помощница великого писателя, касалась этого деликатного вопроса. Пресекая некоторые чрезмерно радужные пророчества, она высказала такое мнение, что после гениев природа отдыхает на потомках.
Автор ввиду скудости своих познаний в генетике не берется судить, насколько безошибочно мнение прогрессивной графини. Но даже если это в какой-то мере и так, если и впрямь природа после гениев отдыхает на потомках, это отнюдь не значит, что потомкам нельзя отдыхать на природе вместе с гениальными папами. Тут дело лишь в том, чтобы чадо, привыкшее чем-либо пользоваться вместе с папой, не привыкло этим пользоваться вместо папы.
Ну, а если головушка дитяти все же не выдержит и малость закружится в связи с таким не зависящим от него обстоятельством, как прямое родство с заслуженным человеком, если зарвавшееся чадо начнет поплевывать на окружающих с высоты своего генеалогического древа, если, наконец, сам папа не найдет в себе отваги последовать мудрому примеру членкора от медицины, тогда остается лишь одно. Остается вслед за въедливой пожилой актрисой прямо спросить:
— Ладно, папа — это папа. And who is вы, голубчик?
Впрочем, если вы не уверены в безукоризненности своего английского произношения, рубайте по-нашему:
— А ты кто такой?
А уж он пусть думает. Или пересаживается за другой стол.
НА СВОЕМ КРЮЧКЕ
Научные конференции полезны, как витамины: они позволяют расти. Они позволяют определить не только то, что мы знаем, но и главным образом — 5 чего мы еще не знаем.
Отправляясь на Всесоюзную междуведомственную конференцию по вопросам любительского рыболовства, я, честно говоря, надеялся узнать, где ловится, что ловится и вообще сколько рыбки плавает по дну. Оказалось, что количество рыбы в реках и озерах нынче не самый актуальный вопрос. Самое актуальное: сколько рыболовов?
В самом деле, сколько нас, отважных и беззаветных, готовых мерзнуть над лункой два выходных ради одного убогого кошачьего завтрака? Сколько нас, мудрецов и простофиль, истово верящих в неотразимость самодельных блесен и всесилие подсолнечного жмыха?
Неизвестно! Заместитель начальника Главрыбвода Министерства рыбного хозяйства СССР Е. Н. Огнев тактично заметил, что, «несмотря на то, что этот вопрос уже много лет привлекает внимание спортивных обществ и нашу общественность, ответить на него весьма сложно».
Ну вот, и пусть теперь посмеют утверждать, что статистика знает все! Волнуются спортивные общества. Нервничает общественность. И не день-другой, а уже много лет подряд. И хотя вопрос касается не лещей, не подъязков и даже не угрюмых налимов с их необщительным ночным характером, а компанейских рыбаков, которые, как известно, видят друг друга издалека, — ответить на актуальный вопрос, скажем прямо, невозможно.
