- Наш ли цыпленок или ихний? Наш цыпленок - робенок! его с косточками, с головой, со всем проглотить можно! У него и жир-то робячий! Запонируют, это, в сухариках да в сливочном масле заколеруют - так это что!

Опять легкая пауза, в продолжение которой все трое сопят.

- У нас цыпленка гречневой кашей, да творогом, да белым хлебом, да яйцом кормят - ну, он и цыпленок! А у них чем кормят? Был я в жарден даклиматасьон - там за деньги кормление-то это показывают - срам смотреть!

- Однако, и у них бывают... жирные бывают пуле!

- Еще бы не жирные! будешь жирен, как стервятиной да дохлятиной кормить будут! Да и вообще... разве это цыпленок! Подадут дылду на стол, двоим вряд убрать, и говорят: пуле!

- Пулярка - это правильнее.

- Коли пулярка, так и говори, что пулярка, а пуле, мол, пожалуйте в Россию кушать. Да опять и пулярка: наша ли пулярка или парижская - об немецких уж и не говорю! Наша пулярка хоть небольшая, да нежная, тонкая, аромат у ней есть! а тамошняя пулярка - большая, да пресная - черта ли в ней, в этой преснятине! Только говорят: "Савёр да савёр!", а савёру-то именно и нет!

- Ну, положим, пулярки у них все-таки еще бывают; а вот вы мне что скажите: где у них наша дичь?

При этом вопросе собеседники сначала изумленно переглядываются, потом безнадежно махают руками.

- Наш рябчик, наш тетерев, наш дупель - где они?

- Утица наша... да кряковная! - неосторожно вмешивается Сергей Федорыч и тотчас же стыдливо потупляет глаза.

По холодному блеску глаз, которыми взглянул на него Василий Иваныч, он убеждается, что сделал какой-то непозволительный промах. Утица, да еще кряковная... что такое утица? Филе де-каннетон - еще пожалуй! это, быть может, даже на дело похоже! Крряковная! Даже Павел Матвеич, и тот как-то добродушно сконфузился при этом напоминании.

- ТХтерева-то, коли в кастрюльке да на чухонском масле зажарить, - спешит Павел Матвеич переменить разговор, - да подрумянить... да чтобы он в кастрюльке-то хорошенько вздохнул... ведь это - что ж!

- Да коли он не лежалый, да аромат этот в нем... ведь это - что!

- А рябчика-то на вертеле... да перчиком, да перчиком... бочка-то, бочка!

- У нас тетерев, рябчик, дупель, вальдшнеп, куропатка, а у них - кайль да кайль!

- А по-нашему, кайль-то - перепелка!

- У нас дрозд, а по-ихнему - грив. Думаешь, и бог знает что подают - ан дрозд простой!

- Ну, есть у них и пердро. Это ведь тоже недурно, особливо коли-ежели...

- А вы попробуйте-ка каждый день зарядить пердро да пердро, так оно у вас, батюшка, в горле застрянет! Нет, у нас - как можно! сегодня рябчик, завтра тетерев, послезавтра, пожалуй, пердро... Господи, а поросенок-то! об поросеночке-то и позабыли!

И все вдруг засмеялись, но так любовно, как будто блудного сына обрели.

- Поросенка за границей днем с огнем не отыщешь! - с знанием дела заявил Сергей Федорыч.

- Им поросенок невыгоден. Я не один раз у Филиппа спрашивал: "Отчего у вас, Филипп, поросенка не подают?" - "А оттого, говорит, что для нас поросенок невыгоден; мы его затем воспитываем, чтоб из него свинья или боров вышел - тогда и бьем!"

- А того не понимает, что свинья - сама по себе, а поросенок - сам по себе.

- Поросеночка, да молочненького, да ежели с неделю еще сливочками подкормить... Это - что же такое!

- Кожица-то у него, ежели он жареный... заслушаешься, как она на зубах-то хрустит!

- А я, признаться, больше люблю вареного... да тепленького, да чтоб сметанки с хренком...

- В Английском клубе, в Москве, в прежние времена повар был... ах, хорошо, бестия, поросят подавать умел!

Опять пауза; все трое смотрят в землю, словно подавленные воспоминаниями. Наконец Павел Матвеич восклицает:

- Ах, заграница! заграница!

Я думал, что этим восклицанием кулинарные воспоминания исчерпаются; но, видно, много накипело в душе у этих людей, и это многое уже не могло держаться под спудом ввиду скорого свидания с родиной.

- Баранина у них - вот это так! А что касается до говядины, до телятины - всё у нас лучше!

- Крысы у них хороши в Париже; во время осады, говорят, всё крысами питались.

- Ну, я, кажется, озолоти меня - не стану крысу есть.

- Однако! смотря потому...

- С голода лопну, а не стану!

- А француз ест; соусцем приправит, перчиком сдобрит и ест. Может, и мы когда-нибудь в Париже кошку за лапена съели.

- И съели.

- Вот оно что соус-то значит!

- Велико дело - соус!

- У нас этих соусов нет, потому что наша еда - настоящая.

- Как же возможно! наша ли еда или заграничная!

Все трое разом зевнули и потянулись: знак, что сюжет начинал истощаться, хотя еще ни одним словом не было упомянуто об ветчине. Меня они, по-видимому, совсем не принимали в соображение: или им все равно было, есть ли в вагоне посторонний человек или нет, или же они принимали меня за иностранца, не понимающего русского языка. Сергей Федорыч высунулся из окна и с минуту вглядывался вперед.

- Что? видно? - спросил его Василий Иваныч.

- Бог знает! видно что-то, да не разберу!

- Да, мудрена Россия-матушка! не скоро ее разберешь!

Павел Матвеич только махнул рукой и сильнее прежнего затянулся папироской.

- И прежде трудно было, - сказал он, - а теперь, как везде наследили следов, пожалуй, и совсем не разберешь! Везде для тебя дорога написана, и нигде тебе дороги нет!

- Именно. У меня, в Навозном, дело завелось; сам-то я за границу уехал, так ходоку поручил, - представьте! пишет, что четвертый месяц начальства ищет, не может найти!

- Как так?

- Да так вот. Исправник нынче никаких дел не принимает, а мировые - один в отставку вышел, другой, по болезни, не правит, а третий по уезду ездит, поймать нигде нельзя. Нет начальства - хоть волком вой!

- А вот французы, у них начальства даже по закону не положено, а живут!

- Спросили бы вы, как живут-то! тоже ведь, как и мы, грешные, горе мыкают! Голоштанники да республиканцы - те, конечно, рады! а хороших людей спросите - ой-ой, как морщатся!

- Как можно без начальства! без начальства - мат!

- И хоть бы свобода была! Республика да республика, а посмотришь да поглядишь - право, у нас свободнее!

- Как же возможно! у нас - простор!

- У нас, коли ты сидишь смирно, да ничего не делаешь, так никто тебя не тронет - Христос с тобой, хоть два века смирно сиди!

- А захотел разговаривать - так не прогневайся!

- И дельно - потому, молчи!

- Насмотрелся-таки я на ихнюю свободу, и в ресторанах побывал, и в театрах везде был, даже в палату депутатов однажды пробрался - никакой свободы нет! В ресторан коли ты до пяти часов пришел, ни за что тебе обедать не подадут! после восьми - тоже! Обедай между пятью и восемью! В театр взял билет - так уж не прогневайся! ни шевельнуться, ни ноги протянуть - сиди, как приговоренный! Во время представления - жара, в антрактах - сквозной ветер. Свобода!

- Да, посидишь в тисках - запросишь простору! А впрочем, правду надо сказать: бестии эти француженки, можно для них и в тисках посидеть! Насчет это лямуру или ляшозу...

- Как вам сказать! ведь и насчет лямуру они больше у нас распоясываются. Знают, что денег у русских много, - ну, и откалывают. А в Париже и половины тех штук не выделывают, что у нас.

- Говорят, Мак-Магонша лямуру не любит.

- Да, и она. Много она для Франции полезного сделала, а частичка тоже и вреда есть. Главное дело - иностранцев от Парижа отвадила. Возьмем хоть бы нас, русских: кабы настоящим-то манером, как при Евгении, лямур выделывали, да нас бы, кажется, и не отодрать оттоле!

- Кричат: "Республика!", а свободы не дают!

- Скажите, однако ж: я слышал, что картинки такие в Париже продаются... интересные будто бы картинки приобрести можно?

- Это для стереоскопа, что ли? Я целую охапку с собой захватил!

- Интересны?

- Отдай всё, да и мало!