- Отправляйся домой. Придёшь ко мне к утру.
Озадаченный и слегка разозлённый, я отправился спать.
Утром я услышал от него:
- Борвеля нашли там. С девочкой городской пирожницы. По счастью, ребёнок был всего лишь одурманен и очень напуган.
- А людоед? Ушёл?
- Он и был людоедом. Я боялся, что ты до конца так и не сможешь поверить в его вину, даже если увидишь всё собственными глазами. Борвель достаточно хитёр. Он мог представить себя ещё одной жертвой и сбежать от тебя. Ещё хуже было бы, повздорь ты из-за него со стражей. Сейчас ты один стоишь в драке их шестерых.
- Я и теперь не верю.
- Знаешь, что он кричал, когда его взяли? «Убейте и сварите её! Её, не меня». В крепости Ток ели не только крыс, Шади. А Борвель был слишком юн, чтобы это его не сломало.
- Но герцог всегда отличался здравым умом.
- Да. Во всём – кроме этих преступлений. И даже похищая кого-то, он делал это на редкость незаметно и осторожно. Никто и не заподозрил его, а ведь Борвель известен в городе и благородным, и простолюдинам. Даже ты вышел на него не сразу. Но ты всё время висел у него на хвосте, он забеспокоился, а когда понял, что забыл в тайнике свою перевязь, то решил скрыться.
Герцог был доставлен ночью в темницу по подземному ходу, по нему же шли теперь и мы со стариком. Если бы я увидел, что задержанного пытали, я так и не поверил бы ничему. Под пытками легко выведать утаённое, но ещё легче под пытками себя оговорить. Архивариус как-то сумел добиться от Борвеля признания и без этого. Полагаю, людоеду было обещано, что его семья так ничего и не узнает. Он рассказывал о совершённом со всеми подробностями, от которых меня мутит до сих пор. Несколько раз он приносил человеческое мясо домой, чтобы слуги могли приготовить хороший обед, и хвастался тем, что купил снедь задешево.
Мне показалось, что Борвель и в самом деле был в своём уме всегда – кроме этих убийств, когда им двигали невозможный страх и невозможная жестокость. Подобно ульфу, он был человеком, пока не превращался в чудовище. Однако девочка-ульф, которую я знал, скрывала свою вторую природу от других, но не от себя. Борвель же пытался жить так, словно никаких преступлений на его совести просто не было. Как ни опасно было помрачение Лаури, у меня оставалась надежда, что ей удастся с ним справиться. И если бы удивительный случай не привёл её к Альда, я пытался бы найти её снова. Здесь надежды не было. С самого начала? По совести говоря, я не знаю ответа.
- Что нам делать? – спросил я начальника сыска, когда мы возвращались из темницы. Архивариус сидел у окна и молчал. Он знал, что не сможет солгать.
Сыскарь ответил:
- В тюрьме вчера загнулся бродяга. Наказание ему полагалось небольшое, но он, видно, уже болел, когда туда угодил. Родни у него не было. Объявим, что это он убил всех этих бедолаг и герцога в придачу. Девчонка всё равно ничего не запомнила, так напугана. А Борвелю тихонько перережут горло в его клетке и отдадут тело родным. Хотя по совести говоря, заслужил он гораздо худшего. Все же считают его героем, нельзя, чтобы открылось такое.
«Опять врать?» - хотел спросить я, но подумал про сына герцога, и это меня остановило.
Проходя через несколько дней через городскую площадь, где была выставлена на колу голова бродяги, я увидел сына Борвеля, кидавшего в неё камни. Полуразложившееся ком плоти был уже так обезображен, что ничем не походил на человеческое лицо. Мальчишка делал своё дело молча, с недетской злобой, и я так и не осмелился с ним заговорить. Правы ли мы были, скрыв от его семьи преступления отца? Возможно, знай он об этом, ему легче будет обуздать тягу к убийствам, если она пробудится и в нём. Или наоборот, это погубит его безвозвратно?
Бывает и так, что какое бы решение ты не принял – даже не делать ничего и следовать ходу событий – оно неизбежно будет дурным. Можно лишь попытаться выбрать менее скверное.
Первая луна зимы, 505 год от обряда Единения
Очнувшись – то ли от сна с кошмарами, то ли от полудремотных воспоминаний – я долго лежу в темноте и вдруг понимаю, что где-то во дворе старой крепости должен быть источник. Осаждённым надо было добывать воду, иначе долго обороняться невозможно. В новой крепости колодца нет, и я не помню, чтобы воду при мне откуда-то приносили открыто. Я вспоминаю счета и денежные расписки, которые приносил домой отец, и понимаю, что видел необходимое для того, чтобы во всём разобраться.
В дверь стучится Миро.
- Кажется, у нас есть шанс попасть во дворец, не сражаясь с охраной на входе, - говорю я.
- Как?
- Потом объясню. Сейчас надо выходить, пока не рассвело. Все уже готовы?
- Да.
Солнце ещё не взошло, на дворе сыро. Кун и Мати идут с нами. Я чувствую, что кто-то ещё осторожно за нами следует, но это ненадолго. Слуги отстают, прячась за очередной забор, и я слышу короткий вскрик, почти заглушённый туманом. Чужие линии жизни выцветают у меня на глазах.
Вот и королевский сад. Стража пока далеко и нас не замечает. Дверь и окна дома, где мы встречались с Архивариусом, забиты старыми досками. Невольно мне вспоминается наш последний разговор. «Я спрятал парня и собираюсь выполнить своё второе обещание», - мысленно обращаюсь я к старику.
Я орудую ломиком, стараясь не шуметь.
Заперев дверь, я недолго роюсь в столе, потом откидываю несколько досок на полу и вставляю найденный ключ в замочную скважину обнажившейся крышки люка. Ход за ним – просторный и сухой. Крышка запирается изнутри, так что какое-то время никто не будет висеть у нас на плечах. Я поспешно спускаюсь по ступеням и только тут спохватываюсь, вспомнив, что Миро не наделён моим ночным зрением. Однако мальчик следует за мной, почти не отставая.
Вскоре я уже открываю потайную дверь в тюремном подземелье, и, несмотря на то, что тьма здесь почти такая же непроглядная, едва не слепну от множества линий крови сидящих здесь узников. Спустя мгновенье я понимаю, что Малва жив, и это уже хорошее известие. «Направо», - я веду Миро за угол. Хорошо, что камера герцога расположена в стороне от прочих, и мы не привлечём внимания других заключённых. Шум сейчас не нужен. Я обматываю ломик тряпкой и начинаю сбивать с решётки замок. Малва, который, наконец, понял, что мы не охранники, встаёт с кучи соломы, подходит ближе и обращается к нам. Хвала предкам, шёпотом.
- Кто это?
- Друзья. Вы в силах пойти за нами, герцог?
- Меня не пытали, хотя угрожают с первого же дня. Наверное, хотят придать этому балагану видимость правосудия. У вас найдётся для меня оружие?
Замок, наконец, поддаётся, Миро вручает герцогу короткий палаш, я тороплю его уходить, но слышу:
- Подождите. В соседних камерах – двое служивших нашему дому и сир Гата, которого взяли за приверженность мне. Я слышал их голоса. Их надо освободить.
Про себя я ругаюсь последними словами, но понимаю, что Малва прав. Он не был бы достоин звания военачальника, пренебрегай он заботой о своих людях. Возможно, я всё-таки не ошибся, встав на его сторону.
Я вручаю Миро ломик и помогаю зажечь петролейную лампу, прикрутив фитиль до самого слабенького огонька, а сам устраиваюсь рядом с лестницей наверх, обнажив оружие. Не хватало нам ещё, чтобы прибежавшая на шум стража захлопнула дверь. Хорошо, что по уставу ей полагается быть открытой, чтобы стражники время от времени проверяли, не делают ли заключённые чего-то не положенного. Плохо, что они могут прийти с проверкой или услышать шум.
Миро возится с замками, герцог шёпотом успокаивает узников, а я в оцепенении сижу, пытаясь почувствовать, какое из строений во дворе старой крепости скрывает выходящий на поверхность источник. Я пытаюсь сделать это в первый раз и не знаю, получится ли. Вода, которую я ищу, прошла через толщу пористого камня и песка, она должна быть кристальной чистоты, холодная и свежая. От мыслей об этом у меня начинает ломить зубы, кажется, я уже ощущаю её где-то рядом, на глубине. Но тут я чувствую приближение охранника и осторожно прячусь за дверь, понимая, что у меня есть только один удар, чтобы покончить с ним без шума.
