Столик у окна, выходившего на Бликер-стрит, занимала немолодая пара. С виду нормальные люди, не пьяницы, не наркоманы. Возможно, страдающие бессонницей. Просто люди: мужчина в шерстяных слаксах и твидовом пиджаке, женщина в сером льняном платье. Обе разновидности людей имеют полное право находиться в кафе "Борджиа", подумал Шафт. Ну а он зачем пришел?

Подобный вопрос можно было отнести и к юной длинноволосой блондинке в маленьком белом переднике поверх цветастого платья. Ночными официантками обычно подрабатывали актрисы, чтобы днем участвовать в пробах. Сейчас она ходила между столиками, вытряхивая пепельницы и сметая крошки вчерашней пиццы. В дальнем углу за прилавком парень колдовал с кофеварками. Больше в кафе никого не было, отчего зал в двадцать – тридцать круглых столиков напоминал темную, сырую пещеру с рощей гигантских поганок, теснящих друг друга в борьбе за выживание.

Куда податься? Шафт медленно двинулся в дальний угол, где у прилавка стоял маленький столик с видом. Если сесть за него спиной к стене, то можно будет просматривать все помещение и еще следить за тем, что снаружи, – окна кафе выходили на Мак-Дугал с одной стороны и на Бликер – с другой. Если это имеет какое-то значение.

– Кофе, – сказал он девушке, которая положила перед ним меню. Уловив законченность интонации, девушка забрала меню.

Когда она ушла за кофе, Шафт переложил кольт из-за пояса на колени. Сделав так, он придвинул стол вплотную к себе и подумал, что он либо очень смелый, либо очень глупый сукин сын. Это не купит ему пяти секунд глубокого дыхания, но, возможно, даст им повод задуматься. И потом, никто из них ему еще не угрожал.

– Что вы сказали? – спросила девушка, ставя перед ним чашку с горячей жижей.

– У вас есть лимонная цедра? – Он разговаривал сам с собой. Вслух.

– Конечно. – Она повернулась и пошла обратно.

Шафт смутился. Вот черт! Он сидит в этой уродской забегаловке с пушкой на коленях, какой-то мафиози собрался прострелить ему задницу, какая-то девка стащила (небось) из его квартиры радио с часами, его лучший костюм безнадежно испорчен. Как он устал! Он не хотел пить это пойло, он не хотел разговаривать, не хотел играть в игры со смертью, не хотел никого убивать. Он хотел вылакать бутылку "Джонни Уокера", а потом ходить кругами, пока не упадет на землю, и спать, спать, спать...

– Хотите еще чего-нибудь? – спросила она. – Мы скоро закрываемся.

Белый свет для него скоро закроется, если он не перестанет валять дурака.

– Я не хочу даже того, что у меня есть.

– Вам не нравится кофе? Я принесу вам другой.

Она хотела забрать чашку.

– Нет-нет, – сказал он, слегка касаясь ее руки. Он улыбнулся. Она не отдернула руку. Ее поколение было таким, и следующее – тоже. Они не смотрели на цвет кожи, они чувствовали прикосновение. – Нет, все в порядке. Я думал о другом.

– Уже поздно, – сказала она.

– Да, уже поздно, – согласился он. Но его слова не были ей ответом – он смотрел на дверь.

В зал входили три человека. Они пришли с перекрестка, не показавшись в окнах.

Рука Шафта скользнула вниз, на рукоятку кольта. Он надеялся, что они приняли его за человека, который собрался почесать член. Но они и не смотрели, во всяком случае, не пристальнее, чем входящие в кафе обыкновенно смотрят на уже сидящих там. Если опрокинуть на себя стол, то он прикроет большую часть жизненно важных органов, думал Шафт. Интересно, насколько прочен мрамор? Поверхность стола вся потрескалась от ударов пепельниц и чашек, которые на нее падали. Нет, мрамор не прочный материал. Не прочнее пули.

Они прошли вдоль стены окнами на Мак-Дугал – трое плотных мужчин в темных костюмах – и сгрудились, как геморроидальные шишки, за последним столом в ряду. Двое сели лицом, третий – спиной к Шафту. Они ли это? Кем бы они ни были, они хотели занять угол зала.

Блондинка пошла узнать, чего они хотят. Шафт отщипнул кусочек лимонной корки и бросил в чашку. Он начинал кое-что понимать. Это были они. Крепкие орешки. Подобной крепостью, определяемой с первого взгляда, обладали люди самых опасных в городе занятий – полицейские, таксисты, бармены и профессиональные убийцы. У Шафта тоже она была.

Его отвлекло движение у дверей. Что за прекрасное место он себе выбрал! В дверь входили еще трое, и опять он не разглядел их в окно! Новенькие сошли с иллюстраций к той же книге: одинаковые серые костюмы, одинаковые лица и фигуры. Им нужен был столик в противоположном углу по его улице, только возле окна. Они сели так же, как и первые: двое лицом к нему, один спиной.

Так они образовали треугольник в прямоугольном зале. Шафт занимал один угол, они два соседних, в четвертом углу была дверь. Никогда еще он не чувствовал себя столь одиноким и уязвимым. Чтобы выйти из кафе, ему бы потребовалось пересечь линию меж их столиков. Это означало, что у него нет выхода.

Мужчина и женщина расплатились с блондинкой, забрали сдачу и отчалили. Трое юных наркоманов продолжали сидеть по-прежнему. Четыре семнадцать – показывали часы. Он взглянул на блондинку, проходившую мимо с заказом от новеньких, и указал на свою пустую чашку. Она кивнула. Единственное, что оставалось, – сидеть, хлебать кофе и ждать – ждать, когда откроется дверь и войдет нужный человек.

И дверь открылась, и человек вошел. Человек, которого он искал в ту ночь и который искал его. Он сразу заметил Шафта и двинул напрямик к его столику, не медленно и не быстро, а как бизнесмен, идущий по делу, пусть и в четыре часа утра весенним утром в Гринвич-Виллидж.

– Хорошо, что ты выглядишь как сицилийская шпана, – приветствовал его Шафт, держа ствол под столом примерно на уровне ременной пряжки собеседника. – Я боялся разминуться с тобой в этой толпе.

– Я везде тебя узнаю, черномазый, – сказал человек, отодвигая стул, чтобы сесть напротив. – Не хочешь ли ломтик арбуза к своему кофе?

Они улыбнулись друг другу. Шафта осенило, что на свете есть люди, не менее крепкие, чем он. Те, что сошли с одного с ним конвейера. Теперь с одним из них они столкнулись железными головами. Сквозь бормотание, долетавшее от других столиков, он слышал лязг и скрежет металла.

– Они здесь кладут слишком много чеснока, – сказал он, – и не разрешают плеваться семечками в соседей.

Лейтенант Виктор Андероцци сидел на краю постели и смотрел в темноту своей спальни. Его тело изнывало от желания опрокинуться обратно в мягкую свалку одеял и подушек. Его совесть приказывала ему встать и одеться. Он не знал, что одержит победу. Признаться, ему было плевать. На этот раз Шафт окончательно зарвался, и паршивец заслужил исполнения всех угроз в его адрес. Плохо лишь то, что этот раз может быть последним, когда Шафту что-либо угрожает. И он, Андероцци, отчасти несет за Шафта ответственность.

Его жена храпела. Черт побери, все на свете храпели, кроме Виктора Андероцци. Даже некоторые патрули ухитряются клевать носом, припарковав патрульную машину в тихом месте, не говоря уже о том, что многие дежурные дрыхнут на задворках полицейских участков. Остальные же полицейские (честные) круглые сутки пекутся о судьбе Джона Шафта.

Он подумал, не разбудить ли жену, чтобы она сделала свою часть работы, сварив ему кофе. Он также подумал, не позвонить ли комиссару, чтобы спросить, не хочет ли он сделать свою часть работы. Признаться, ему бы хотелось сейчас без остановки жать на кнопку огромной сирены, чтобы разбудить весь этот проклятый город и заставить всех сделать свою часть работы.

Вместо этого он закурил еще одну сигарету.

Он сидел обхватив руками колени и ломал голову над загадками Шафта. Его разбудил телефонный звонок. Ему сообщили, что Шафт сорвался с привязи и носится по Гринвич-Виллидж. Почему? Они не знают, он просто выбежал из дому и бегает по улицам. Что, черт побери, значит этот полночный бег трусцой? Не сердитесь, лейтенант, но мы не знаем. Тогда следите за ним. Хорошо.