Мира влилась в поток машин, медленно налегая на педали, объезжая ухабы, а затем устремилась под горку в центр города. Под уклоном тетя начала набирать скорость, так что спицы на колесах слились в сплошное полотно. На нее уставились люди из проезжающих автомобилей, девушки-однодневки, туристы на заправке, в общем, все – даже я. Мы наблюдали, как ее волосы снова заструились позади нее, как поймал солнечный луч катафот на заднем крыле – пока наконец Мира не исчезла за поворотом.

– Майонез, – сказала Морган, – похож на мужчин.

Было девять тридцать утра – начинался мой первый рабочий день. Я была на ногах с шести часов. Я до последнего думала, что Морган забудет обо мне, но в девять пятнадцать она подъехала к крыльцу и посигналила в клаксон, как мы и договаривались.

В ресторане не было никого, кроме нас и радио, настроенного на ретроволну. Звучал «Твист всю ночь», мы готовили заправку для салата и обе были по локоть в густом пахучем майонезе.

– Он может, – продолжила Морган, плюхнув в миску еще одну порцию, – улучшить все, добавить вкуса и легкости. А может быть мерзким, прилипчивым и вызывать тошноту.

Я улыбнулась, перемешивая содержимое своей миски и размышляя над ее словами.

– Ненавижу майонез!

– Скорее всего, ты и мужчин будешь ненавидеть, – заметила Морган. – От майонеза, по крайней мере, можно полностью отказаться.

Так она наставляла меня. В урок могло превратиться абсолютно все.

– Салат-латук, – объявила Морган, вытаскивая пучок из пластикового пакета, – должен быть кудрявым, а не склизким. И никаких коричневых или черных краев. Мы используем латук везде: в гарнирах, в салатах, в бургерах. Плохой лист салата может испортить весь день.

– Ясно, – кивнула я.

– Нарезать его надо так, – произнесла она и сделала несколько взмахов ножом, прежде чем передать его мне, – крупными кусками, но не слишком.

Я начала резать под наблюдением Морган.

– Хорошо, – сказала она, чуть подправив мою технику. – Очень хорошо.

Дотошность Морган распространялась на все. Приготовление соусов являлось целым ритуалом – ничего нельзя было отмерить без тщательной проверки. Изабель же, напротив, скидывала все ингредиенты в миску, делала пару движений ложкой, обмакивала в соус палец, чтобы на всякий случай снять пробу, – и получала совершенно такой же результат. Но у Морган был свой подход к делу.

– Морковь надо чистить «от себя». – Она показывала, как именно. – Попки отрезай примерно по полсантиметра. Когда складываешь морковь в комбайн, делай паузу раз в пять секунд – тогда кусочки получатся мельче.

Я чистила, резала и складывала. Научилась составлять из кофейных чашек и пакетиков с сахаром идеальную симметричную композицию и складывать тряпки для протирки столов под правильным углом – об ровную поверхность, чистой стороной кверху. Морган держала барную стойку в идеальном порядке – каждый предмет находился на своем месте. Когда она нервничала, то ходила туда-сюда, поправляя там что-нибудь.

– Коробки для заказов навынос слева, крышки для стаканов – справа! – кричала Морган, шумно восстанавливая порядок вещей в своей вселенной. – А ложки – ручкой кверху, Изабель!

– Да, да, – отзывалась та. Когда она злилась или ей просто было скучно, она специально перекладывала вещи, чтобы посмотреть, как быстро Морган сможет их найти. Получалась игра в охотников на сокровища с налетом эмоционального шантажа.

Тот первый ланч, когда мы с Норманом примчались на выручку, оказался каруселью людей, шума и еды. Все кричали друг на друга, Изабель и Морган бегали с заказами, Норман переворачивал котлеты для бургеров и что-то втолковывал Бику, второму повару, который сохранял спокойствие на протяжении всей смены. Я раскидывала лед по стаканам с таким усердием, будто на кону стояла моя жизнь, отвечала на звонки и принимала заказы, хотя ничего не знала о меню, и умудрилась сломать кассовый аппарат – он завис на десяти тысячах долларов и пищал пятнадцать минут, пока разъяренная Изабель не стукнула его пластиковым графином. Это был классический расклад «Мы против Них», и для разнообразия я была частью «Нас». Я не разбиралась в том, что делала. Выдавала напитки, хватала трубку, когда телефон начинал надрываться, оборачивая провод вокруг запястья и засовывая ручку, которую мне кинула Морган, в волосы, как это делала Изабель, и продолжала борьбу.

«Последний шанс»! – говорила я, перекрывая шум. – Чем могу помочь?

Теперь я занималась этим каждый день.

Когда я впервые подходила к столику с посетителями, у меня поджилки тряслись от страха. Я не могла поднять головы, заикаясь, вытягивала из себя основные вопросы, которым меня научила Морган: «Что бы вы хотели выпить? Вы определились? Какую степень прожарки предпочитаете? Вам картофель фри или кукурузные оладьи?» – и моя рука в буквальном смысле дрожала, когда я записывала заказ в блокнот. Мне было очень некомфортно под взглядами всех этих людей.

Но потом, примерно на третьем столике, у меня наконец хватило духу поднять голову, и я увидела, что никаких взглядов не было. В большинстве случаев, пока я стояла над посетителями, они листали меню, пытались извлечь из ладошек своих карапузов пакетики с сахаром или были так увлечены беседой, что я никак не отпечатывалась у них в памяти: через двадцать минут они жестом подзывали Изабель в полной уверенности, что это она обслуживает их столик. Они не знали меня, и я была им совершенно неинтересна. Для посетителей я была просто официанткой: девушкой в переднике и с кувшином чая; они не замечали даже мое кольцо в губе. И меня это полностью устраивало.

– В этом деле, – однажды сказала мне Морган, когда после обеда схлынула толпа, – каждый день получаешь опыт. Какие-то проблемы могут возникнуть, усугубиться, достигнуть пика и разрешиться за пятнадцать минут или полчаса. У тебя нет времени даже испугаться. Нужно просто прорваться.

Она была права. На каждый пережаренный бургер, неправильно заправленный салат или забытый гарнир находилось свое решение. С каждым днем я становилась немного расторопнее, сильнее, увереннее. Даже Изабель стала моим союзником.

– Он просто придурок! – бросала она через плечо, когда ворчливый турист срывался на меня из-за того, что я забыла подсластить ему чай. – Господи, у него же отпуск! Мог бы быть повеселее.

И, наконец, как бы плохо ни было дело, каким бы грубым ни являлся посетитель, максимум через час он уходил. По сравнению с тем, к чему я привыкла, вынести час капризов мне было раз плюнуть.

А вот мама встревожилась.

– Дорогая! – Ее голос, переносимый протянутыми через океан проводами, слегка потрескивал. – Тебе нужно развлекаться. Работать нет нужды.

– Мама, мне нравится моя работа, – возразила я, хотя в ресторане старалась не подавать виду. Я как будто затаила дыхание и скрестила пальцы, ожидая, что в любой момент это веселье может закончиться.

Я заверила маму, что не объедаюсь луковыми колечками и бегаю каждый день, и это ее немного успокоило. И я не упоминала о табличках-указателях Миры, о ее велосипеде и коллекции поломанной мебели. Мама была склонна к бурным реакциям. Да и в любом случае ей было не до того – вот-вот должно начаться ее итальянское турне, которое включало в себя большое занятие по аэробике на футбольном стадионе. Сотни женщин будут приседать и подпрыгивать вместе с мамой, и такая мелочь, как моя работа официанткой, скоро забудется.

Но для меня это не было мелочью, ведь у меня появилась подруга.

– Коули, – сказала Морган в конце первой недели, когда мы, закрыв дверь за последним гостем, подметали полы. У меня болели ноги, я вся пропахла маслом, но в тот вечер заработала пятьдесят баксов – мои собственные пятьдесят баксов. – Пойдем, я хочу тебе кое-что показать.

Я вышла вслед за ней через черный ход и поднялась по лестнице на крышу – плоскую, липкую, пахнущую гудроном. Вокруг царила темнота, прорезанная редкими пятнами света: было видно супермаркет, мост и одинокий прожектор у автосалона.