– Да ты прямо как моя мама, – усмехнулась Ева. – Тоже хочешь, чтобы я была сыта.

И она перестала торопиться.

Едва закончились кофе и бутерброды, зазвенел мобильник.

– Что случилось? – голос Мариса звучал так, будто он находится рядом, а не в сотнях километров. – Я тебе писал, ты не отвечаешь!

Она совсем забыла! Компьютер-то накрылся… Вот Марис, видимо, со вчерашнего вечера безуспешно пытавшийся достучаться ей на почту или в скайп, и бегает по стенкам от тревоги. Пришлось рассказать ему о проблеме с Маком.

Марис рвал и метал. Если бы он был рядом, этого конечно бы не случилось. Он бы выключил компьютер. Он бы защитил Еву. Он бы справился со всем, только чтобы его женщина ни о чем не волновалась.

Бедный Марис! Он даже не представлял себе, о чем его беззащитная Ева волнуется в этот раз. Она поняла, что для Мариса на сегодня достаточно проблем. Ей самой казалось, что поломка компьютера случилась когда-то очень давно, месяцы, а то и годы назад. Это было – очень далеко.

А вот совсем близко был ключ от сундучка, который буквально жёг карман её джинсов. Так что Ева дала обещание сообщить, как только будет найдена отсутствующая деталь и после заверений в любви выключила телефон и решительно направилась в комнату Густы.

Ральф недоуменно проводил её взглядом, но поскольку все были сыты, и всё было в порядке, он простил хозяйке странности поведения и, умаявшийся, пошёл в сени на свой матрасик.

Она уже привычным движением включила свет и закрыла дверь Ей хотелось, чтобы даже Ральф не знал о существовании ни шкафа, ни тем более сундучка. Она хотела быть сегодня единоличной открывательницей тайн.

Ключик подошёл сразу. Было очевидно, что им пользовались часто, ключ поворачивался легко и бесшумно. И вот сундучок более не заперт. Осталось только открыть крышку и, что бы там ни было, оно тут же станет явным.

Ева минутку помедлила, собираясь с духом. Наконец, справившись с волнением, она решилась и открыла крышку.

В сундучке были тетради. Точнее, большие амбарные книги.

Сверху лежала современная, в светло-коричневой обложке. Вспомнилось, как несколько лет назад Густа попросила папу отвезти её по магазинам, и Ева увязалась с ними. Перед глазами сама собой возникла сцена – Густа у кассы расплачивается за эту большую светло-коричневую тетрадь. На короткий момент мелькнула мысль «зачем тете такой большой альбом?», но быстро умчалась, вытесненная куда более интересными для молодой девушки новинками книжного магазина.

Она осторожно открыла тетрадь. Да, тот же готический шрифт, те же немецкие буквы. Аккуратно проставленные даты ясно показывали – это дневник. Дневник старой латышской хуторской крестьянки, пусть даже и сельской учительницы, написанный изысканным шрифтом на немецком языке… Этого не могло быть. Но это – было.

Она решительно выгрузила из сундучка ещё несколько толстых тетрадей. Самая нижняя была самой красивой. Это была не просто старая канцелярская тетрадь, обтянутая потемневшей от времени коричневой с золотым тиснением кожей, а скорее – настоящее произведение искусства

Это был самый первый дневник.

И перебравшись поближе к зелёной настольной лампе, Ева принялась его читать.

9.

Пробуждение было странным.

С одной стороны, она по-прежнему оставалась самой собой – Евой, со всей её биографией и вытекающими оттуда правами, обязанностями и отношениями. А также – проблемами.

С другой стороны, то, что хранил в себе сундучок, и то, что с таким трудом открывалось ей в стройных рядах готических букв, аккуратно выведенных более семидесяти лет назад, превращало жизнь в какой-то запутанный роман. А её – в героиню романа.

От этой двойственности было не по себе. Каким-то образом требовалось создать некий баланс между сегодняшним днём и событиями, участницей которых, а позже – хранительницей семейной тайны, стала поневоле Ева.

Пока руки механически доили козу, кормили Ральфа, варили кофе, сама она как бы отсутствовала. Её голова тщетно пыталась принять хоть какое-то решение, как совместить сегодняшнюю обычную жизнь с прошлым.

Наконец после двух чашек кофе она приняла решение. Оно могло бы показаться странным, но это было лучшее решение, которое у неё получилось. Ей нужно время. Время, чтобы узнать то, что так долго было покрыто мраком, и время, чтобы это осмыслить.

– Торопиться не надо. – Слова из какого-то старого фильма сами всплыли в голове.

Оценив положение дел, Ева пришла к выводу, что судьба, похоже, на её стороне. А что? Макинтош – не работает, детали к нему нет, значит, редактор не сможет требовать с неё переводов. Марис будет на учёбе чуть больше двух недель, значит, ей не придётся скрывать от него то, что она и сама пока не очень поняла.

– Ха! У меня есть две недели, а то и больше, чтобы прочитать дневники, – созрело решение.

Сама мысль о том, что карты фортуны легли так, чтобы освободить ей время, вдохновляла. И Ева решила не сопротивляться. Она позвонила в редакцию, где получила крайне неутешительную, но очень своевременную информацию, что головной офис помочь с «мамой» для Мака не может. Редактор был нейтрализован. Следующий звонок был адресован Марису:

– Ты можешь в Хельсинки достать эту чёртову «маму»?

Она знала: Марис будет страдать, если не сможет помочь. Теперь же, получив задание, он перероет не только Хельсинки, но при необходимости и всю Европу, но достанет, спасёт, сделает.

Расчёт был прост: редактор не ругается, Марис – при деле, а материнская плата для пострадавшего Макинтоша окажется на месте только вместе с Марисом, то есть через две недели с хвостиком. Всё по-честному, все при деле, никому не надо врать, но у Евы есть две недели свободного времени, чтобы наконец-то разгадать тайну тёти Густы.

И Ева, сварив очередную чашку кофе, принялась за толстые тетради из секретного сундучка.

Она читала, и жизнь Густы открывалась перед ней.

1.

Детство выдалось хлопотным.

У папы и мамы их с сестрой было двое – старшая Марта и она, на полтора года младше. Марта родилась, соответственно, в марте, а она – Августа, как и следовало ожидать, в августе. Пастор, как видно, решил вопрос с наречением очень прямолинейно.

Бабушек-дедушек Густа не помнила. Помнила только, что сначала жили в каком-то сараюшке, где за небольшой стеночкой стояла корова. Одним из звуков детства был густой шорох, с которым корова тёрлась своим горячим боком о перегородку. И ещё – очень много работы. Девочки, и Марта, и она, помогали, сколько хватало сил. Огород, скотина – всё было на них с мамой. Папа, отличный плотник, далеко не всегда бывал дома, его приглашали строить дома. Обычно папу забирали другие мужчины. Они заходили во двор и кричали:

– Янка! Бери топор, работа есть!

И мама сразу же бежала собирать папе с собой в дорогу еду. А папа радостно кричал в ответ:

– Что, без Янки никуда? Сейчас покажу, как надо работать!

И уходил на неделю, а то и больше.

Густа не понимала, почему, если папа строит дома другим людям, сами они живут в крошечной, холодной избёнке. Однажды она даже спросила об этом маму, но ответила мама непонятно:

– Папе надо заработать деньги на лес.

Почему надо зарабатывать деньги на лес, который со всех сторон чуть не вплотную подходил к их домику, было странно. Но Густа твердо решила вырасти и узнать ответ.

Но однажды к папе пришли не мужики. К их домику подъехал большой крытый – Густа никогда таких не видела – экипаж. Господин из экипажа, очень интересно одетый и в странной шляпе, о чем-то долго говорил с папой, нерешительно переминавшемся с ноги на ногу. Потом экипаж уехал, а папа как-то суетливо пошёл в дом. Густа помнила, как мама выгнала их с Мартой, замотав платками, на улицу и велела гулять и не мешаться. Было холодно, из ртов валил пар, но девочки честно выполняли приказ и в дом не лезли. Было ясно, что родители обсуждают что-то очень важное.